Андрей Хижина не зажег света. Он опустился на стул. Горе стояло за его спиной, обнимало его плечи, давило на них, и он склонялся все ниже и ниже.
– Ну, поплачь, поплачь, сыпок! – шептало Горе. – Как тихо стало в квартире. Как пусто и холодно стало в квартире…
Так прошло время до самого рассвета. До рассвета сидел Андрей Хижина в темной комнате, стиснутый и придавленный Горем. А когда наступил рассвет и по мраке комнаты стали рождаться предметы, он поднялся и надел пиджак.
И Горо спросило:
– Куда ты?
– На работу, – сказал он. – Мы будем сегодня устанавливать опорные фермы.
– Не пущу, – сказало Горе. – Какие там формы, когда у тебя горе?
– Нет, я пойду, – сказал он.
– Пет, не пойдешь, – сказало Горе. – Или ты уже забыл свою Вареньку, как она лежала на кровати, маленькая и беспомощная, похожая на подбитую птичку?
– Я не забыл ее, – сказал Андрей Хижина, – но я должен идти. – И он повел плечом, чтобы освободиться от цепкой руки Горя.
– Ну что ж, – сказало Горе, – раз должен, так иди, только и я пойду с тобой.
– Нет, – сказал он, – ты будешь мешать мне.
Да тебя и не пустят туда без пропуска.
– Меня? – усмехнулось Горе. – Меня всюду пускают без пропуска.
Но он осторожно отстранил свое Горе, усадил его в кресло у окна и, сунув ему в руки первую попавшуюся книгу – чтобы не скучало, – ушел из дому.
И Горе осталось одно.
Оно полистало книгу, потом поднялось с кресла, побродило по комнате, включило радио, поглядело фотографии, развешанные на стене: ему стало скучно. Оно все видело, все знало, и ничто не могло развлечь его. И, поскучав с полчаса, Горе надело в прихожей галоши, взяло зонтик и отправилось к берегу моря, туда, где Андрей Хижина строил подводный завод.
В бюро пропусков, как часовые, стояли вахтерши в платках и шинелях; командировочные с портфелямп звонили по телефону; ругались шоферы, оформляя документы. Дощатая перегородка с окошечком ограждала дежурного от всех человеческих слабостей.
– Здравствуйте, – сказало Горе дежурному. – Я – Горе Андрея Хижины.
– Что? – спросил дежурный, окинув Горе бдительным взглядом. – Андрея Хижины? – и, порывшись в бумажках, сообщил: – Нет у меня на вас заявки.
– Я знаю, что нет, – сказало Горе, – но вчера его жену увезли в больницу. Если бы вы только знали, как он любит ee! Если бы вы только видели, как он глядел на нее, когда она лежала на кровати, маленькая и беспомощная, похожая на подбитую птичку!..
Горе говорило так жалостио, что шоферы, вытащив носовые платки, долго отсмаркивались и тяжко вздыхали. Командировочные, прикрывшись своими портфелями, украдкой вытирали глаза. А вахтерши, стоявшие, как часовые, громко плакали, и их слезы прямо ручьями текли на черные казеппые шинели.
И даже дежурный, огражденный перегородкой от всех человеческих слабостей, вдруг всхлипнул и сказал своему помощнику дрожащим и расслабленным голосом:
– Аникушкин! Человек ты или идол! Да проводи же их поскорее к товарищу Хижине!
И Горе проводили к Андрею Хижине.
Андрей Хижипа был на берегу. Могучие подъемные краны высились над ним, широко расставив железные поги. Море лежало тяжелое и черное. Из коды поднимались вышки. Сновали катера. Летали встревоженные чайкп. Иногда далеко в бухте вскипали пенистые фонтаны, и тогда глухие удары сотрясалп воздух и долго потом перекатывались над морем и берегом.
В белой рубашке, с рукавами, засученными до локтей, с разметавшимися на ветру волосами, Андрей Хижина, казалось, затерялся среди гигантских механизмов, но стоило ему поднять над головой свою маленькую загорелую руку, как в тот же миг что-то начинало скрежетать и ухать, звенели туго натянутые тросы, зажигались сигнальные лампочки, и тяжелая волна окатывала берег.
Горе прикоснулось к его плечу.
– Постой, постой, сынок! – сказало оно. – Ты так увлекся, словно у тебя и нет никакого горя.
Неужели ты уже забыл свою маленькую Вареньку?
Он согнулся, будто его ударили.
– Горе мое! – проговорил он с мольбой и упреком. – Мне сейчас очень некогда. Если окажется перекос хотя бы на один миллиметр, все придется начинать сначала.
– Хорошо, – сказало Горе, – делай свое дело.
Я подожду: постою рядышком.
– Нет, – сказал Андрей Хижина. – Я не моту работать, когда ты стоишь рядом. Ты пойди домой, подожди меня там.
И он побежал к арке тоннеля, который соединял берег с подводным заводом.
Горе поглядело ему вслед: в тоннеле поблескивали склизкие ступеньки. Стены там дышали холодом и сыростью.
Нет, Горе не пошло туда. Оно опасалось простуды.
И Горе вернулось в город. Оно вернулось в квартиру Андрея Хижины, уселось в кресло у окна и стало ждать.
Ждало долго. Наступил вечер. Пошел дождь.
На другой стороне площади, как освещенные змейки, проползали трамваи. В комнате было очень тихо. Скреблась мышь. Андрей Хижина не возвращался.
"Может быть, он уже забыл обо мне? – думало Горе. – Может быть, он попросту сбежал от меня?"- думало Горе.
От нечего делать оно стало бродить по квартире и забрело в комнату дяди.
Дядя лежал на диване, как тесто в квашне. Полосатые носки его были продраны. Глаза – заспаны.
Брюки на животе не сходились. Когда он ворочался, чтобы почесать небритую щеку, пружины под ним недовольно поскрипывали. Он радовался, что в квартире не хлопают двери, не гремят кастрюльки, не звонит телефон, не говорит радио. И ничто не мешало ему дремать и думать.
