Боги слепнут - [98]

– Подумаешь, доблесть – пырнуть себя кинжалом! Сколько людей делали это из трусости, стоило Нерону нахмурить бровь…

– Не будем о принцепсах. Если не хочешь, чтобы у меня испортился аппетит, – перебил меня Серторий.

– Тебя не устраивает Адриан? По-моему, он – достойный преемник Траяна.

– Да, Андриан достаточно умен и достаточно честен, – согласился Серторий.

– Но что из того? Один принцепс может быть умен и честен. Ну, два могут, даже три. А десять? Нет, никогда. Тем более, десять подряд. Так что не будем о принцепсах. Лучше займёмся книгами. Книга может быть хороша сама по себе. Одна, в единственном числе. Все остальные пусть будут дрянью. Блеска одной они не затмят.

Виночерпий наполнил наши чаши. Вечер был тих и светел. Приятно говорить о книгах в такой вечер.

– Книги пишут в основном о принцепсах, – сказал Марк раздражённо.

Возможно, рана ещё его беспокоила.

– Что мешает тебе сочинить что-то, отличное от того, что ныне популярно. Я предлагаю всем вместе сочинить какую-нибудь занятную книжку, только не сатиру.

– Серторий болтал первое, что приходило в голову. По крови он грек и склонён к фантазиям.

– Терпеть не могу сатир. – Я не говорил тогда этой фразы, но теперь не удержался и вставил её в текст. – Завидую иногда старику Гомеру. Из его поэм вырос целый мир. Они определяли дух Греции.

– Нет, Гомер сейчас не подойдёт. Кого устроит герой, крушащий скулы? – покачал головой Серторий. – Все жаждут искупления и прощения. И ищут страдания. Да, да, ищут страдания, сознавая несовершенство этого мира. Я бы хотел написать историю бродячего философа.

– Описывать фанатика, невнятно бормочущего свои поучения, грязного, с не чёсанной бородой, от которого воняет потом, в пыльном хитоне – нет, увольте, друзья, я этим заниматься не собираюсь, – в первый момент мне совершенно не понравилась идея Сертория.

– Почему фанатик, почему бормочет и почему грязный? – с улыбкой спросила Береника. Сегодня она выбрала для губ краску лилового оттенка. Это означало, что сегодня она будет дерзкой. – Он будет смелым, красивым, уверенным в себе. Да, да, он должен все время повторять: «Радуйтесь, что я с вами. Цените время, пока я с вами…» Он придёт в дом, а ноги ему омоют не водой, а мирром. По-моему, неплохо. Бродяга, которому ноги омывают мирром. На нем будет драный хитон и в то же время все будут смотреть на него как на царя, – произнесла она мечтательно. – Или как на бога. Или сына бога… И сам он будет взирать на других, как бог. Без презрения, но все равно как бог. Герой – вот что даёт бессмертие сочинению. Если читатель влюбляется в твоего героя, если плачет, когда тот умирает, – значит, ты сделал нечто замечательное.

– Ты рассуждаешь по-женски.

– Но все эти сухие сочинения, которыми восторгается Рим, похожи на корки, оставленные в наследство, библиотечным мышам. В Риме умеют сочинять либо сатиры, либо заумные трактаты!

– Это будет пользоваться успехом? – засомневался Серторий.

– Никогда не знаешь, что будет пользоваться успехом, а что нет. Обычно пользуются успехом или божественные произведения, или посредственные, средние проходят незамеченными, – сказал и я своё веское слово.

– Самое главное – удачно описать смерть героя, – сказал Марк. – Умирая, герой покоряет мир. Как умер наш герой?

– Его могли распять, как раба.

– Человек, который воображал себя богом, умер на кресте? – переспросил Серторий.

– В этом что-то есть – позорная казнь бога, – произнесла Береника задумчиво. – Вслушайся в эти слова. Они волнуют воображение. Они противоречат друг другу – все три. Это корни невиданного растения, прорастающие намертво через человеческую душу. Противоречие, сводящее с ума, приводящее в восторг.

Таково бессмертие на вкус. Солёная сладость, сверкающая тьма – вот его название.

– Ну что ж, пусть его распнут на кресте. И тут же начнётся страшная гроза, земля расколется и… – принялся фантазировать Серторий.

– Думаешь, это подходящая сцена? – засомневался я. – От неё за милю несёт театром. Потом появится бог из машины…

– А кто его казнит? – спросил Марк.

– В Иудее был какой-то философ, которого распяли во времена Тиберия. Я читал об этом где-то. Кажется, у Тацита. Если это так, то отправить философа на казнь должен был Понтий Пилат. Прокуратор Иудеи славился жестокостью.

– Жестокий правитель убивает философа? – засомневался Серторий. – Явный намёк на Домициана.

– Пусть будет не так, – опять вмешалась Береника. – В нашей книге не должно быть ничего однозначного. Пилат был жесток, но наш философ ему почему-то понравится, и Пилат захочет его помиловать. Царь Ирод посмеётся над бродячим философом, первосвященник будет требовать казни, а римский прокуратор попытается спасти несчастного, а когда не получится, воскликнет… – Береника замолчала, подыскивая подходящую фразу.

– "Что за безумье, увы! Ужели смертоубийство".

– Просто речною водой можно, по-вашему, смыть![78] – подсказал тут же Серторий.

– Да, да, Пилат омоет руки, будто захочет смыть с них кровь невинной жертвы, – подхватила Береника.

– Я никогда не был в Иудее, – признался Серторий. – Как я смогу описать эти места?

– Какое это имеет значение? Другие там тоже не были. Напишешь, как представляешь эту землю ты. Наш философ будет рассказывать занятные истории с поучительными выводами.