Боги слепнут - [5]

Чуда не произошло. Император умирал. И так он держался поразительно долго. Почти все, кто был рядом с ним в тот день и кому не сделали пересадку, уже умерли. Криспина приходила редко. В первые дни Руфин справлялся о ней, требовал, потом звал, потом умолял, в телефонной трубке будто издалека звучал её голос, равнодушный и какой-то механический. Явилась Мелия, первая его супруга, долго сидела у постели и молчала. В конце концов он прогнал её. Мелия постоянно говорила об Александре, и, глядя на неё, Руфин видел перистиль, залитый зелёным светом, и пурпурные пятна крови на полу, и тело Цезаря, изуродованное смертью, почти уже не человеческое, будто сломанное посередине.

Но сегодня Руфин потребовал, чтобы Криспина пришла. И она не посмела отказаться. Он все ещё император. Красивая, полнотелая, немного бледная, она смотрела на Руфина пустыми глазами, и в них не было ни сочувствия, ни жалости – одно равнодушие.

– Почему не приходишь? – спросил Руфин.

– Посещать облучённых опасно. – Она даже не нашла нужным скрыть истинную причину своего отдаления.

– Боишься? – говорить ему было трудно: язык и губы опухли, Руфин с трудом выталкивал из отёкшей гортани слова.

– Я и так рисковала, пытаясь зачать наследника сразу после родов. Но ты не смог ничего сделать! – В её голосе звучал гнев. – Не смог даже назначить нашу крошку своей наследницей! Она самый прекрасный, самый лучший ребёнок в мире. А ты…

– Это невозможно, – прохрипел Руфин. – Я не могу нарушить закон.

– Тогда о чем нам говорить?

– Хотел проститься.

– Прощай, – сказала она равнодушно.

– Поцелуй на прощание, – попросил Руфин.

– У тебя губы распухли… – Она брезгливо передёрнула плечами.

После её ухода в воздухе повис терпкий запах духов.

Он смешался с запахом лекарств, превратившись в отвратительную тошнотворную смесь.

Выйдя из палаты, Криспина столкнулась в криптопортике с двумя десятками ожидавших. Среди посетителей она узнала Сервилию Кар, поэта Кумия, проходимца Силана, который высмеял её и Руфина, переделав комедию Плавта.

Досталось ещё и Элию.

Но Элий принялся, как плебей, ломаться на сцене вместе с подонками-актёришками и тем самым ещё больше унизил Августа. Криспине ещё тогда, после спектакля хотелось расцарапать лицо Силану.

Сейчас злость вернулась с двойною силой. Криспина подошла к драматургу.

– Подлец! Ты во всем виноват! Ты и такие, как ты! Все – негодяи!

Стоявшие рядом литераторы засмеялись. Она повернулась к ним, окинула каждого гневным взглядом. А они пытались подавить улыбки, но напрасно.

– Здесь что-то смешное? – закричала она. – В этой клинике что-то смешное?

Облучённые, обожжённые – они смешны? Они умирают – это смешно? – Ей уже и вправду казалось, что ежедневно, стиснув руки и наполнив сердце мужеством, она приходила сюда, чтобы провести долгие часы у постели умирающего мужа, как это делали другие.

У посетителей сделались строгие скорбные лица. Но это взбесило будущую вдову ещё больше. Криспина размахнулась, ткнула кулачком в ближайшее лицо. Кто-то схватил её за локти и отвёл в сторону. Криспина обернулась, готовая влепить пощёчину. Перед ней был банкир Пизон.

– Дядюшка… – Она растерялась и оставила попытки вырваться.

– Бедная девочка, ты так измучена, тебе надо домой, – фальшиво засюсюкал Пизон. – Ступай, детка, мои люди тебя проводят.

– Они не считают меня настоящей Августой…

– Ты устала. Всякое может показаться в таком состоянии.

И Пизон повёл её к дверям. Он умел убеждать. Если требовал момент, врал бессовестно, но ему почему-то верили.

– О боги, какая дура! – вздохнула Сервилия.

И тут она увидела у входа в криптопортик Норму Галликан в тёмной тунике и в тёмном платке, плотно обвязанном вокруг головы. А рядом с Нормой стояла Летиция. Белая стола доходила молодой женщине до щиколотки. Сервилия не видела дочери с тех пор, как она… Она прикидывала в уме и не могла сосчитать. Сколько же дней они не виделись? Кажется, со дня свадьбы. Неужели со дня свадьбы? Летти изменилась. Выросла ещё немного. И повзрослела. Летиция позвонила матери один только раз, когда родился Постум. «Мама, у меня сын», – голос её дрожал. «А мне все равно», – ответила Сервилия и повесила трубку.

А тут она будто увидела себя со стороны – она тоже когда-то носила траур. Правда, она носила траур по человеку, которого никогда не любила. Как хорошо носить траур и при этом не страдать. Тот траур дарил ей незабываемое чувство превосходства. Все почитали её несчастной, не подозревая, как она счастлива. Правда, покойный успел сделать на прощание последнюю гадость: оставил почти все своё состояние Летиции. Но этот факт давал Сервилии возможность проклинать его ещё изощрённее.

Летиция же была несчастна безмерно. Аура горя окружала её, как Криспину – запах духов.

Сервилия подошла и обняла дочь. Летиция с изумлением посмотрела на мать. Молодая женщина уже привыкла к непримиримости и равнодушию Сервилии – и вдруг такой сильный прилюдный порыв! Почти актёрский. Юлия Кумекая стояла рядом и одобрительно кивала. Как будто хотела сказать: хорошо сыграли, боголюбимые матроны.

– Все пройдите в соседнюю комнату и переоденьтесь, – кашлянув, сказала Норма Галликан. – Обязательно закрыть волосы и надеть маски. Не хочу, чтобы радиоактивная грязь разносилась по Риму.