Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [285]

В семье Суровых, как мы видим, за эти годы многое переменилось, но вокруг них таких уж больших изменений не произошло хоть, конечно, жизнь не стоит, всегда новое порождает и старое сносит. Слава победоносной войны жива, но лик ей подло подкрасили. Много книг о войне написано, много кино-картин накручено, но не все книги нужно было писать и не все картины крутить — поверь некоторым из них, и будешь думать, что выиграли войну члены военных советов и бравые корреспонденты, а не солдат, что кровавой юшкой умывался, не рабочий, работавший неделями не отходя от станка, не те женщины-колхозницы, что в плуг, как скотина, закладывались, чтобы землю вспахать, не те матери и отцы, что своими слезами и страшнючим горем гибель сыновей встречали.

Война миллионы россиян по миру рассеяла, те, что не хотели старому снова поклониться, ушли с родины, свое русское горе по всему свету разнесли. Власова и его помощников в Москве повесили, в открытом суде им отказали. Всех, кто против круговой самодержавщины был и есть, в предатели гуртом записали, к стенке ставили, в лагерях до смерти замучивали, и поныне ищут кого бы поставить и замучить. Немцы жестокую расправу над нашими людьми творили, придя в Россию; жестокую расправу над теми же людьми свои, вернувшись, сотворили, и вдвойне такое обидно потому, что там чужак над народом измывался, а тут вроде свои, а на поверку вышли не лучше чужака.

При всём том происходило и бурное возвеличение советской России, которую солдат своим подвигом на мировую арену вывел и вес ей тут дал. Оружие новое выдумали, не в народе, веками испытанном, а в бомбах и ракетах русскую силу начали видеть. Народ несокрушимый, порывы святые, а вольности нет, и свобода еще туже заарканена. Бомбы грозные, велик вес России в мировых делах, Россия в космос выходит, важные персоны друг друга у власти сменяют, мертвых предшественников, перед которыми они трепетали при их жизни, с места на место перекидывают, но при всём том нет лёта, а есть ползанье, есть Высокая Низь, а в ней о человеке говорят много, но человека не любят и его свободы страшатся, гнут человека, засупонивают и гонят туда, куда он сам по своей воле ни за что не пошел бы.

Но лучше к Суровым вернемся, с ними наша повесть в ногу шла.

Корней после войны долго искал потерявшихся братьев и мать, да печальными были его находки. В маленьком западном городке его привели к могиле тетки Веры и жены Ивана, и тут он удивился: кто-то до него у могилы побывал — тяжелой плитой ее привалил, имена в камне навечно выбил, каменный крест, грубо отесанный поставил. Нашел эту могилу Корней, и с тех пор мучился — кто плиту положил, имена выбил, крест поставил — Марк или Семен? Оба они бесследно исчезли в военном лихолетье. Семен партизанил в родных степях, да там и затерялся, а судьба Марка для Корнея вовсе загадочной была, хоть он и подозревал, что кое-кому она известна. Искал Корней, где земля приняла Ивана, но и тут неудача — не нашел. Долго надеялся, что Семен или Марк объявятся — не объявились. Остро чувствовал, что последний он из сынов Тимофея Сурова и тетки Веры, и много горя это чувство приносило.

Так и прошло полтора десятка лет — быстро прокатилось. Чем старше человек становится, тем скорее для него время идет, а Корней уже был человеком в возрасте, ускорение времени он очень хорошо чувствовал. Через этот большой срок довелось ему попасть в Вену, и всё по тому же делу — Наташу он провожал, а она была позвана в австрийскую столицу два концерта дать. Корней на первом концерте, как всегда до этого, за кулисами сидел, ему там стул поставили. Слушал он Наташину игру и очень ревниво к аплодисментам прислушивался — всегда ему казалось, что маловато публика хлопает, и он в душе клял эту самую публику, как только мог. В действительности же, хоть венская публика и избалованная, все знаменитости выслушавшая, Наташу она принимала очень хорошо, и аплодисментов было на редкость много.

Во втором отделении Корней увидел — Наташа, играючи, плачет, головкой совсем низко к роялю клонится. И хоть не в первый раз такое было, что Наташа слезы на сцене льет, от публики их скрывая, Корнею, как всегда в таких случаях, зареветь захотелось.

Когда кончились вызовы — их было много, но Корней опять думал, что могло бы быть и побольше — Корней Наташу в ее театральную комнату увел, а по пути она ему сказала, что какой-то высокий человек из первого ряда кресел очень пристально на нее смотрел, вроде даже поклонился, и она не знает отчего, но только его взгляд волновал ее, и она сама к нему глазами тянулась. Корней сразу понял, что Наташа плакала не от музыки — он всегда рад был найти постороннее объяснение Наташиным слезам — а от того, что неизвестный человек на нее смотрел непозволительно, и решив, что так оно и есть, Корней страшно рассердился. Почитатели таланта уже ждали Наташу в ее комнате, сам дирижер пришел, и Корней, поймав его за пуговицу, сказал, что какой-то мерзавец сидел в первом ряду, и Наташу подло смущал непристойными взглядами, а от этого она в слезы впала, и что он, Корней, этого не позволит, и если театральное начальство не примет мер, то он второго концерта не допустит. Дирижер не понимал его русской речи, но вежливо кивал головой, соглашаясь с ним. Корней вышел в зал, публика уже расходилась, и найти виновного было нельзя.