Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [262]

«Мы не собираемся ликвидировать вас», — сказал Марк. — «Не потому, что боимся подписать себе приговор, а потому, что такие действия не входят в наше расписание. Мы лишь задержим вас на то время, какое нам нужно».

«А ваше обещание?» — всё так же зло и напряженно сказал Шаров.

«Еще раз повторяю, что вашей жизни мы не угрожаем. Если вы не сделаете попытки бежать, эти ребята ничего плохого вам не сделают. Через три недели они вас отпустят».

«Вы обманули меня, Суров. Подло и нагло обманули», — с ненавистью прохрипел Шаров.

«Да, я вас обманул». Марк вдруг побледнел и, как всегда до этого, на его лице ясно обозначились конопушки. У него не было больше сил вести игру с Шаровым. Три дня он играет перед ним роль, за которую ненавидит себя. Ведь Шаров до этой самой минуты был уверен, что все преимущества на его стороне, что он может казнить их, но милостиво соглашается миловать. Он думал, что все их жизни в его руке, и он может заставить их платить любую цену даже не за жизнь, а всего лишь за призрачную надежду жить. Марк отодвинулся от Шарова, кажется, впервые за эти дни в ярости сжал кулаки и заговорил глухо, отрывисто:

«Да, я обманул вас, Шаров. Вы или те, что с вами, выдали немцам Кулешова и его друзей, но я обманул вас. Девушка стояла на коленях над бабушкой, а потом повисла в петле, но я обманул вас. Кулешов раскрывал беззубый рот, с трудом дышал и скорее всего в эту минуту хотел лишь одного — поскорее бы! — но я обманул вас. Вы уже знаете о наших планах и можете нас погубить, но я обманул вас. Да где там, разве только в этом мой обман? Миллионы людей были брошены, мы остались с этими людьми, и тем обманули вас. В людях пробудилась воля к новому, мы пошли с ними, и тем опять обманули вас. Потоки людей, родных нам людей из наших городов и сел, текут на запад, на горе беженства, и они обманули вас. Каждая живая душа вами изранена. Полно, Шаров, вам ли с вашим хозяином жаловаться на обман!»

Марк повернулся и быстро вышел из избы. Шаров подошел к окну. Через дыру окна ему была видна улица, заросшая бурьяном. Марк из ворот взял направо. Тотчас из противоположного двора вышло несколько вооруженных людей, они догнали его и пошли вместе.

«Заложи руки назад!» — раздался приказ за спиной Шарова, и он обернулся. Перед ним стоял один из тех троих, которых Суров оставил с ним. В руках он держал веревку. Шаров послушно повернулся к нему спиной, и он скрутил ему руки. Связывая, приговаривал: «Так оно спокойнее. Так оно вернее. Кормить тебя с рук будем, как новорожденного. Оправиться захочешь, топочи ножками, развяжем, но только ты этим не злоупотребляй. С наших харчей тебе не разгуляться».

Коровин проверил, надежно ли он связал руки Шарова, потом повернулся к товарищам.

«Мне тут, ребята, делать нечего, берегите его вдвоем. Он при правильном подходе и пикнуть у вас не посмеет. А я пойду, там я могу быть нужнее».

Коровин вышел из дома и быстрым шагом ушел в том же направлении, в каком до него пошли все другие с Марком.

Жизнь Бидо в Рыльске текла размеренно и спокойно. В положенное время, в одиннадцать ночи, всемогущий комиссар отходил ко сну. Точно, по расписанию, встречался со своей любовницей, молоденькой фрейляйн Марго из канцелярии приказов, у которой, как знал Марк, есть еще ефрейтор Кунц из полевой жандармерии. К Кунцу Марго ходила на свидания сама, к герру комиссару ее привозили.

Ночью Бидо был в комнате один, фрау Бидо спала в соседней спальне. Наступила назначенная ночь, но для Бидо она была подобна всем другим ночам. Отпустив адъютанта, отослав секретарей, Бидо поднялся в свою комнату. В зале, через которую ему нужно проходить, уже стоял на посту часовой. Он молча поднял руку, вытянулся, но проделал всё это беззвучно — фрау Эмма Бидо засыпает рано, и ее нельзя будить щелканьем каблуков и провозглашением хайль Гитлер. Войдя в свою комнату, Бидо первым делом заглянул под кровать. Коричневый дог лежал на подстилке, положив большую умную голову меж лап. Бидо потрепал его по спине, почесал за ухом. Сняв мундир и аккуратно повесив его на положенном месте слева от кровати, Бидо прошел в ванную комнату. Горячая вода уже была налита, мохнатая простыня раскинута на кушетке. Вскоре он вышел из ванной комнаты, теперь он был в белой ночной рубахе. Выпил стакан молока, поставленный на столике самой фрау Бидо, потушил свет. Немного поворочавшись, герр комиссар погрузился в блаженный сон.

На невидимых крыльях медленно скользила ночь. Во дворе дома Бидо прозвучали шаги — смена часовых. Один солдат остался у наружных ворот, другой отправился за дом, во внутренний двор. Во внутренний двор ушел Верен, который предпочитал проводить время в дремоте.

Товарищи Верена знали за ним эту слабость, но не мешали — каждый стоит на посту, как может.

Через шторы комнаты фрау Ольги пробивался свет. Верен пошарил глазами по окну, но оно было плотно задернуто. Он зевнул, отошел к металлической решетке и сел на каменный фундамент. Привалился к решетке спиной. Сразу накатилась теплая дремота.

Медленно двигалась в своей комнате Мария-Ольга. Из комода она вынула белые ремни с белыми же пряжками и крючками. Раскинула на кровати. Похоже на лошадиную шлею. Из кипы белья достала белую коробку размером с полкирпича. Крючки шлеи плотно вошли в петли на коробке. Делая всё это, она тихо шептала, повторяла заученные слова записки Марка. Каждый ее шаг был указан в этой записке, полученной ею за два дня до этого. Мария всё запомнила, уничтожила записку. Уничтожая — жалела: записка Марка.