Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [259]

Какая-то новая мысль заставила Шарова резко оборвать свою речь. Теперь, уже откровенно ненавидя, он взглянул на Марка.

«Понимаю», — сказал он. — «Вы дадите мне говорить, сколько мне угодно и будете вылавливать в моих словах то, что вам нужно. А нужно вам нечто очень простое. Вы хотите знать, что нам известно о ваших делах и следует ли ждать, что мы нанесем вам новые удары. Так ведь?»

«Следует ли ждать, что нанесете?» — открыто спросил Марк.

Шаров в задумчивости покачал головой словно не зная, что сказать.

«Во всяком случае, пока мы вместе, вам нечего бояться новых ударов. Не думайте, что мы будем вам мстить за Иголина. Он был человеко-дерьмо, что его жалеть?.. Пока мы вместе, вам нечего бояться новых ударов», — повторил он многозначительно.

«Но вместе мы будем час или два, а потом разойдемся», — сказал Марк.

«Если разойдемся, тогда, по-видимому, вам нужно бояться новых ударов», — опять очень многозначительно сказал Шаров и придвинул к себе кисет Марка. Козью ножку он вертеть не умел и когда набивал ее табаком, она расползлась под его пальцами. Марк понимал всё, что хочет выразить Шаров. — «Если разойдемся, тогда…»

В дверь заглянул младший Сиволапов.

«Нуждаетесь в чем-нибудь?» — спросил он. — «Может быть продукция Задруги требуется?»

«Нуждаемся», — почти грубо ответил Марк. — «Вас не видеть, товарищ капитан».

«О!» — проговорил Сиволапов со своей усмешкой, скрываясь за дверью.

«О!» — почти тем же тоном сказал Шаров. — «Вы, Суров, как видно располагаете хорошими сведениями. Вот, вы назвали его капитаном. Явно располагаете сведениями, которые добываются с трудом».

«Мы давно знакомы с комиссионным магазином Сиволаповых», — сказал Марк. — «И еще кое с чем знакомы».

«Вы имеете в виду Задругу?» — спросил Шаров, усмехаясь.

«И Задругу имею в виду», — сказал Марк, прямо глядя ему в глаза.

Шаров задумался, потом настороженно взглянул на Марка, потом вдруг громко засмеялся. От смеха его лицо покрылось желваками и, странно, смех уродовал этого человека, обнажал в нем что-то нездоровое.

«Комбинация, что и говорить, занятная», — сказал Шаров, закладывая ногу на ногу и покачивая ею в такт своим словам. — «Направо мы с комиссионным магазином, налево гестапо с Задругой, а ваш бедный Абдулла посредине. Не раздавили бы его мощные соседи».

«Если вы не поможете, то, может быть, и не раздавят», — сказал Марк.

«Кто за нас может ручаться», — сказал Шаров. Тут же спрятал свою насмешливость и заговорил серьезно: «Вы полагаете, Суров, что точно рассчитали. Полагаете! Исходите из того, что Абдуллу мы не можем устранить тем методом, каким был устранен Кулешов. Думаете, небось, что мы побоимся это сделать, так как тогда вы введете в дело Задругу. Получилось, что Абдулла вроде под нашим прикрытием. Что ж, не плохо. Но — хотите верьте, хотите нет — мы вовсе не хотим устранить Абдуллу. И не потому, что боимся Задруги, которую вы можете натравить на нас.

Просто, это не имеет смысла. Абдулла с вами, с вами он и останется. Бить по его круглой голове — зачем это нам? Не верите?»

Марк молчал, ждал.

«Мое назначение сюда вызвано тем, что я вас знаю», — снова заговорил Шаров. — «В Москве решили, что мое давнее знакомство с вами должно помочь нам договориться. Лично я не думаю, что оно имеет значение. Я ведь еще там, на Лубянке, понял, что вы, Су ров, самый опасный наш враг. Знаете, почему опасный? Вовсе не потому, что у вас есть сила — ее у вас нет — а потому, что вы наш. Можно сказать — дитя революции и партии, восставшее против революции и партии. Такие, как вы, вдесятеро опаснее наших обыкновенных врагов. Тем опаснее, что в их жизненном опыте содержится отвержение нас, достигнутое в жизни с нами и в общем, чему мы принадлежали. Такие, как вы, опасны нам даже мертвыми, не делами своими опасны, а вот этим самым отвержением, отпадением от нас… Впрочем, это сложно и не к чему об этом толковать во времена, когда всё просто. Будем говорить о деле. Вы знаете, Суров, что у меня нет особых причин желать вам хорошего, но всё же хочется вам сказать — закругляйтесь теперь, а не позже. Впрочем, в то, что я это говорю вам не из служебных соображений, вы всё равно не поверите. Ведь за чекистами вы уже давно не признаете права на человеческое».

Марк смотрел на него открыто, но без всякого выражения, ждал.

«Ну, всё равно, я всё же скажу. Вы, Суров, переиграли. Вы дали себе увлечься несбыточными мечтаниями, и переиграли. Положение ваше представляется мне достаточно плохим. Но война еще продолжается, вам легче выпутаться из всей этой истории теперь, чем позже. Брат ваш в фаворе, может быть и его помощь что-нибудь даст вам».

«Но вы ведь знаете, что я не один», — сказал Марк.

«Это относится ко всем. Дробнин, Никифоров — все вы — должны видеть, что лучше теперь, чем позже».

Марк сдерживал себя, изо всех сил сдерживал. Всё, что говорит Шаров, не имеет значения и не имеет значения, что думает Марк и что он мог бы ответить ему, самое важное другое.

«Но все-таки, Шаров, вы не сказали — какие новые удары вы готовите нам?»

«Я сказал… Всё зависит от того, с чем вы пришли ко мне. То, что вы убьете какого-то маловажного гитлеровского комиссара, фактически не имеет никакого значения», — сказал Шаров.