Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [247]

Иголин всё так же пытливо смотрел на Сурова. Ведь Суров подчиняется тем же, которым подчиняется он сам; это они приказали выдать Кулешова, и он выполнил этот приказ, как выполнил бы его и Суров.

«Судьба Кулешова без нас с вами решалась», — ответил Иголин. На всякий случай он выбрал туманный ответ.

Марк подождал, не скажет ли Иголин еще чего-нибудь, но тот молчал, и Марк заговорил сам:

«Знаю, что без нас. Вы получили приказ от засланных сюда чекистов, и выполнили его».

Иголин молчал. Он всё еще не понимал, какую игру ведет Суров. Молчал и Марк. Так они долго молча смотрели друг на друга. Ненависть к этому человеку, такой ценой покупающему жизнь, владела Марком. Иголин чувствовал эту ненависть. Страх всё больше овладевал им.

«Разве вы?» — прошептал он. Но спохватился и умолк.

«Продолжайте, что же вы?» — сказал Марк. — «Ведь вы хотели сказать, разве я не с теми, которые приказали вам? Ведь они так уверенно говорили, что и я с ними. Котов, Дробнин, Абдулла, Коровин — весь мир с ними. И вы поторопились туда же, боялись опоздать».

Мысль Иголина подстегнутая страхом, металась, но ничего путного не подсказывала. Всё продолжало оставаться неясным и грозным.

«Я знал, что вы будете молча взвешивать», — сказал Марк. — «Чтобы вывести вас из затруднения, я скажу вам, что я не с ними, и мы не с ними. Не скрою, встречались. Но разошлись. За встречу Высоковым, Залкиндом и дедом Осипом заплатили. И многими другими. Откровенно говоря, нас даже не интересовало бы, что вы оказались с ними, если бы вы покупали у них прощение не таким… способом».

По лицу Марка прошла судорога.

«Как вы думаете, Иголин, что мы должны сделать с вами?» — спросил он тихо.

Иголин понял. Сознание, что он в руках врагов, потрясло его. Он весь сжался, холодный пот высыпал на его лице.

«Что мы должны сделать с вами?» — повторил Марк. — «Вы — русский и в то же время наш враг. Вы столько предавали, так подло покупали свою жизнь, что нам противно называть вас русским. Что ж, майор Иголин, когда-нибудь надо и к расчету строиться».

Строиться к расчету — значит умереть. Но Иголин хочет, должен жить! Это не ум возмущен в нем мыслью о смерти, а всё его существо — кровь, нервы, каждая клеточка отталкивают, не признают смерть. Абдулла с ненавистью всматривался в лицо Иголина. Подбежав к нему на кривых ногах, крикнул:

«Стрелять будем тебя. Шайтан ты, а не человек. На небе навоз на тебе возить будем!»

Словно на пружинах, отскочил Абдулла от Иголина, повернулся к Марку:

«Давай его стрелять. Решили же. Зачем много говорить!»

Абдулла толкнул Иголина к двери, и тот издал крик — или стон. Горе затравленного зверя, если только зверь способен чувствовать горе, могло бы исторгнуть такой звук. Протяжный, начавшийся на низких нотах, он зародился где-то в горле Иголина, дошел до его искаженного страхом рта и вырвался каскадом слов:

«Жить хочу. Жить! Все всегда хотят моей смерти, а я хочу жить. За что? Почему? Всегда все хотят моей смерти. Я сам хочу быть хорошим!»

На лице Иголина появилось новое выражение. Он сделал над собой усилие. Спасение в том, чтобы опровергнуть Сурова. Что тому известно о нем?

«В конце концов», — дрожащим голосом сказал он, — «в чем я виноват? Вы назвали Кулешова, но при чем тут я? Немцы повесили. Мало ли сейчас вешают!»

«Вот ведь гадёныш!» — почти восторженно сказал Котов. — «Он еще будет нам сказки рассказывать».

Марк молча кивнул Котову головой, и он вышел из избы, пересек улицу и скоро вернулся в сопровождении того самого светловолосого парня-поляка, который был в гестапо переводчиком. При виде этого человека Иголин обессиленно опустился на скамейку. Суров знает всё.

«Вы хотите, чтобы этот человек рассказал обо всём, что происходило в гестапо?» — спросил Марк. — «Он должен еще раз сообщить, как вы явились туда и сказали, что поймаете Кулешова и его группу? Надо ли рассказывать о том, как вы предлагали немцам уничтожить этих людей немедленно, а когда те начали следствие, вы являлись на каждый допрос и жестокими побоями вырывали признания?»

Марк сверкнул глазами, но блеск их моментально потушил, и всё тем же ровным голосом продолжал перечислять то, что сделал Иголин. Поляк кивал головой, подтверждая его слова.

«Я хочу жить… Жить», — твердил Иголин.

«После всего этого вы не имеете права на жизнь», — совсем тихо сказал Марк. — «Нет, вам нельзя дать жить».

Иголин упал на колени, пополз к Марку. Вцепился в его ногу, прижался искаженным лицом к грубой штанине. Коровин и Котов отрывали его, но он не давался, начал кричать — хрипло и протяжно, и всё о том же: человек хочет жить!

«Уведите его… И ждите», — трудно дыша сказал Марк Котову.

Марк и Бергер остались вдвоем. Через дыру окна было видно, как Иголина вели к дому на противоположной стороне улицы. Жалость заставила Марка дать ему еще несколько часов жизни, но он уже ненавидел себя за эту жалость. Как мог он забыть? Старушка, кинувшаяся к ногам внучки. Отец, тихо говорящий сыну и при этом улыбающийся окровавленным ртом. Кулешов с синей опухолью вместо глаза и с беззубым ртом.

«Думали ли вы, что мы встретимся и при вас будет решаться судьба человека? Тяжелая, но неизбежная забота в наши дни», — сказал Марк Бергеру.