Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [242]

Это название, в другое время отдающее дешевым романтизмом, тогда отвечало всей обстановке — пожарам, бункерам, крепостным стенам. Какие-то люди, назвавшие себя так, царапались. Начались дерзкие террористические акты. В германских штабах решили, что это особо хорошо подготовленная диверсионная группа, засланная с другой стороны фронта. За поимку была объявлена награда. Но в штабах ошибались. Черная кошка родилась здесь же, на оккупированной земле. Вскоре распространилось письмо, подписанное тремя десятками имен. В нем говорилось, что за каждого убитого русского, Черная кошка убьет гестаповского или розенберговского чиновника. Среди подписавших, много наших знакомых — Суров, Никифоров, Дробнин, Котов, Мария, Коровин, Абдулла, Владимиров.

Тут мы, следуя за ними, должны несколько уйти в сторону от общих событий, происходивших тогда на оккупированной земле. Расслоение между людьми этой земли было простейшим. Большинство людей, затаившись, ждало прихода своих. Боялось этого прихода, ненавидело немцев, и ждало. Более молодые и решительные подавались в леса. Боялись встречи со своими, ненавидели немцев, чувствовали себя зажатыми между страхом и ненавистью. Многие готовились покинуть родину.

Черная кошка выбирала для себя совсем особый путь, и потому как бы уходила от общих процессов. Людей, выбравших его, не могло быть много. Вернее будет сказать, что их могло быть только мало.

Но у Черной кошки были острые когти.

Рыльск — город не очень большой, но и маленьким такой не назовешь; в истории он не славен, но и не забыт, одним словом, это западный русский город, в котором самодержавным хозяином был тогда гитлеровский комиссар Бидо.

В пригожий, теплый день сорок третьего года, часа за два до полудня, на окраинной улице города появился одинокий пешеход. Это был рыжебородый, скуластый человек. Он шел, еле заметно припадая на левую ногу. Одет он был подобающе тому времени — в стоптанные сапоги, из которых через дыры выглядывали портянки, в грубую, из солдатского перекрашенного сукна, куртку. На голове у него была ветхая зимняя шапка — капелюха, какие в черниговских и полтавских селах старики носят и зимой и летом.

Шел рыжебородый бойко, палкой помахивал, и по походке, по размеренности движений, сразу признаешь в нем бывалого ходока.

Тихо, безлюдно было вокруг. За стеклами окон люди виднелись, через окна выглядывали, а на улицу не выходили. Афиша на деревянном заборе, и рыжебородый остановился возле нее. Немецкий комиссар Бидо извещал: казнь русских партизан. Шестнадцать имен. Внизу приказ: населению города присутствовать при казни.

Рыжебородый еще читал афишу, когда на улице показались немецкие солдаты. Они заходили в дома, кричали на людей — выгоняли их наружу. У ворот и калиток люди задерживались, но немецкая солдатня грозила оружием, и они медленно, неохотно шли к центру города. Один только рыжебородый торопился, его не нужно было подгонять. Он шел споро, по сторонам не глядел, ни о чем никого не спрашивал. Когда дошел до площади, на ней уже была толпа горожан. Рыжий вмешался в нее, и, работая локтями, продвинулся вперед, к дому, на балконе которого стояли немецкие солдаты.

На другой стороне площади было длинное, приземистое здание, в котором помещалось гестапо, а рядом — железная решетка, за нею сад и в глубине — особняк. Резиденция самого Бидо. Когда немецкие солдаты сгоняли горожан на площадь, из особняка Бидо вышла высокая женщина. Строгие неулыбчивые голубые глаза, приметная родинка у угла рта. За нею следовало два огромных дога — белый и коричневый. Солдат, стоящий на посту у ворот, оскаблился навстречу женщине.

«Гут морген, фрау Ольга», — сказал он. — «Вы хотите видеть спектакль?»

Женщина кивнула ему головой, остановилась рядом. Она смотрела в ту сторону, где толпились горожане.

«Вы нездоровы, фрау Ольга?» — спросил солдат.

Она, ничего не ответив, пошла через улицу к городскому парку. Доги уныло и благовоспитанно поплелись за нею. Это было время их прогулки.

На площади было тихо. Много людей, но тихо. Даже немцы, обычно производящие много шума, говорили меж собой вполголоса. Но вот, где-то в стороне, возник шум и люди, всей площадью, как бы выдохнули:

«Ведут!»

Немецкий конвой вел осужденных. Связаны попарно. В первой паре молодой гигант и тоненькая, совсем юная девушка. Парень ступает по пыли босыми ногами. Его бледное, полное напряжения лицо, повернуто к дому с балконом. Плечи — горы мускулов, руки скручены назади.

Девушка, что с ним в паре, словно не идет, а качается тростинкой. За левую руку она привязана к молодому гиганту, а правой всё старается закрыть дыру на кофточке, разорванной на груди. Голова опущена вниз, светлые волосы почти закрывают лицо. Она беззвучно плачет и всё старается, всё старается закрыть грудь, видную через порванную кофточку.

Вдруг страшный, замораживающий кровь, крик:

«Внученька!»

Крошечная старушка кинулась под ноги девушке. Обхватила руками ее колени, обмертвело повисла. Свирепо кричали конвойные. Старушка намертво льнула к внучке. Седые волосы выбились из-под платка, смешались с пылью. Девушка упала на колени. Обхватила руками голову старушки, прильнула к ней. Казалось, что их не разделить, что они единое. Плач, истерические вскрики отовсюду. Парень-гигант, привязанный к девушке, кренился на сторону, чтоб дать внучке дотянуться до бабушки. Резкие, повелительные выкрики немцев. Здоровенные конвойные схватили старушку за руки и за ноги, раскачав, швырнули в толпу. Много рук протянулось навстречу, она не упала на землю. Девушка всё еще на коленях. Клонится головой до земли. В пыль падают капли слез, и пыль обволакивает их, превращает в серые жемчужины. Конвоир рывком поставил ее на ноги, шлепнул ладонью по спине, заставляя идти. Качнувшись, она пошла, увлекая привязанного к ней гиганта. Тот, прежде, чем сделать шаг, босой ступней ударил немца. Удар получился глухой, неслышный, но конвоир упал на колено. Толпа замерла. Рассвирепевший солдат с поднятым прикладом бросился на связанного юношу. От дома что-то крикнули, он остановился. Что мог бы он сделать этому человеку, который сейчас умрет?