Боги и люди (1943-1944) - [31]

Общественное мнение в этом вопросе всецело на нашей стороне. Но, очевидно, всем уже порядком надоел спор о признании Временного правительства. Чтобы поддержать энтузиазм масс и предупредить упаднические настроения, следует широко обнародовать удивительные результаты, которых добились ФФИ и Сопротивление в целом. Генерал Кёниг понимает это. SHAEF, кажется, была бы согласна сделать значительное усилие для вооружения ФФИ, но ни в коем случае не хочет, чтобы создалось впечатление, будто она пошла на это под давлением общественного мнения.

Администраторы в пиджаках приступили к исполнению своих обязанностей без особых трений. Очень скоро военные, несмотря на мундиры, в которые их облачила миссия, растерялись и призвали на помощь гражданских администраторов. Муниципалитеты и супрефектуры были восстановлены в своих правах. Хотя с хлебом и сахаром были затруднения, обилие мяса, молока и сыра возмещало их недостаток.

Даже досадный денежный вопрос постепенно улаживался. Уже давно Комитет действия, в особенности Мендес-Франс, был озабочен тем незначительным количеством французских денежных знаков, которые были в нашем распоряжении. Мне ежемесячно приходилось настаивать, чтобы денежные средства для Сопротивления выделялись более щедро. Кёниг и я требовали выделить два миллиарда на нужды оккупированной территории и пять миллиардов для освобожденных областей. У Мендес-Франса было в наличии всего три миллиарда. Нашу озабоченность усилило решение американцев "чеканить монету" и импортировать "оккупационные деньги" без нашего участия. Однако после высадки, все уладилось: наличность в отделениях Французского банка оказалась куда значительнее, чем мы рассчитывали. Оккупационные деньги очень скоро были переданы союзниками французскому Временному правительству. Побудило их к этому шагу, должно быть, отношение французского населения к этим деньгам, которые оно уже успело окрестить "фальшивыми". Все торопились уплатить ими налоги и долги и таким образом поскорее сбыть с рук эти подозрительные бумажки. Но по приказанию Куле, комиссара республики, государственные кассы отказывались принимать эти деньги, и союзники вынуждены были пойти на попятный и обязались обменять на денежные знаки Французского банка оккупационные деньги, уже принятые в погашение налогов.

Итак, когда я с Люизе, Борисом и Морисом Шуманом добрался до Франции, на политическом небосклоне не было ни облачка. Все разногласия затмил ужас войны, ужас повсеместной, зачастую нелепой разрухи и уничтожения: гибли люди, животные, деревья, дома... даже истерзанная земля отказывалась принять весну.

В Кане в разрушенных взрывами домах женщины, дети и старики равнодушно ожидали исхода затянувшейся битвы, которая могла им принести либо смерть, либо освобождение. Жители города, которым повезло, участвовали в боях, поэтому их ярость и озлобление находили долгожданный выход.

Через три дня я вернулся в Лондон. В тот же вечер, в понедельник, я обедал с Уинстоном и Клеманс Черчилль. Маленький круглый столик, нарядная скатерть, хрусталь, серебро, бесшумные лакеи, ровный голос Клеманс Черчилль. Но в моих ушах все еще раздавалось эхо боя, который я слышал утром. Черчилль, уже видевший приближение конца четырехлетней войны, а вместе с ним и конца всех бедствий, выпил и расчувствовался.

Он извинился, что угощает меня кейптаунским коньяком, так как запас французского коньяка вышел. Я не мог разделить ни его увлечения спиртными напитками (область, в которой он мне казался непобедимым и в которой я так слаб), ни его чувств. Говоря о Нормандии, я обратил его внимание на тяжелые последствия применявшихся там методов ведения войны. Я указал на несоответствие между используемыми средствами и достижением намеченных целей: полностью уничтожались с воздуха селения, чтобы очистить их от якобы укрывшихся там солдат противника и вступить в эти селения без всякого риска; непоследовательность командования, не желающего ни для боев, ни для разведки использовать Французские внутренние вооруженные силы, к которым слишком часто военные относятся с пренебрежением.

Черчилль не хотел ничего слышать об этом. Он говорил об огромных потерях англосаксонских войск на театре военных действий и считал, что война будет более затяжной, чем предполагают штабы. Легко пустив слезу, он закончил призывом к французам, которые "его не понимают и не любят".

Через несколько минут передо мной снова был полководец. Мы спустились в подвалы на Доунинг-стрит, в бомбоубежище, где Черчилль проводил совещания и следил за военными действиями. На стенах были развешены карты Азии и Европы с нанесенными на них театрами военных действий. Офицер, ведающий картами фронтов, приготовил карту Франции. Воткнутые в нее флажки превращали драму народа в какую-то забавную игру. Пробурчав: "На нашу долю досталось самое трудное", Черчилль потребовал карту Италии. Это был "его" театр военных действий, возглавляемый британским командующим Уилсоном. Тыча сигарой, он показал мне расположение "своих войск", как это сделал бы Наполеон.

XIII. Алжир - Марсель - Париж, август 1944 года.