Боги и гиганты - [97]
Шёне приглашающим жестом пододвигает коробку с сигарами к Хуманну и, в то время как археолог выбирает, надрезает и зажимает сигару, шумно прочищает свой нос.
«Ага, видно, дело будет!» — думает Хуманн.
— Однако, мой дорогой господин доктор, разрешите мне дать вам в качестве напутствия практический совет на будущий сезон. Вам надо бы несколько изменить свой тон в наших письмах и отчетах. Пожалуйста, поймите меня правильно. Вы пишете, как умеете, я сам это очень высоко ценю и такие письма и отчеты люблю больше, чем гладко написанные и отточенные, которые обходят суть дела. Но учтите, пожалуйста, ваши письма не остаются у господина Конце или у меня; их читают всевозможные референты и чиновники регистратуры Управления музеев, и затем большая их часть идет в министерство, где их тоже читают десятки людей, а иногда даже его императорское величество. Да, и…
Шёне останавливается, не зная, как ему убедить Хуманна. Начиная беседу, он предполагал, как трудно будет затронуть этот вопрос. И сейчас, глядя в чистые синие глаза Хуманна, Шёне видит, что в них блестят насмешливые огоньки, и не находит больше слов. К счастью, Хуманн сам приходит ему на помощь.
— И тогда, читая мои сочинения, господа высокие правительственные советники, сотрудники министерств и тайные советники — о совсем тайных и действительных тайных я молчу — выглядят, вероятно, как кошки, пораженные громом. Так вы, наверное, хотите выразиться?
— Совершенно правильно, дорогой доктор, только не так уж…
— Не так прямо и откровенно, господин генеральный директор, верно? Знаете, раньше я не сохранял копии моих докладных и писем, но с некоторого времени стал это делать, чтобы при получении ответа можно было узнать или догадаться, почему возбуждены высокие господа. Постепенно я приучился к их словоупотреблению. Если они думают: «Ваша критика, господин Хуманн, — неслыханная дерзость, ведь вы же в конце концов лишь маленький инженер, которого мы из чистой благосклонности и милосердия сделали ученым», то на бумаге это выражается следующим образом: «Мы не без удивления приняли к сведению ваше мнение, которое в какой-то мере расходится с нашим и которое мы считаем несколько необоснованным». А если они думают: «За ваше последнее письмо мы злы на вас, как никогда», то пишут: «Мы с удовлетворением получили ваше письмо от такого-то числа. Не без смущения мы прочли, что…» Господин генеральный директор, но это же все чистая болтология. С болтовней мы не двинемся ни на шаг дальше, то есть, может быть, это возможно в Берлине, но не в Анатолии. Мы же живем в конце концов не в том мире, где надо умасливать друг друга, а обязаны делать свое дело. Мы должны быть честными по отношению друг к другу, говорить и писать так, как думаем.
Хуманн стремится унять свое волнение с помощью глубокой успокаивающей затяжки и затем продолжает с улыбкой:
— Только один раз министерство выразилось совершенно ясно: «Когда мы получили ваше письмо, то остолбенели!»
— Извините, господин Хуманн, но это было не министерство, а господин Конце и я. Речь шла о вашей поездке в Сирию и вашей попытке уговорить представителя Турции уступить нужную нам вещь. Вы делали это так грубо, что чиновник, будь он даже круглым дураком, сразу же должен был бы заметить, как вы пытались надуть его!
— Конечно, и он это сразу заметил, так как оказался так же умен, как и мы! Но он и меня посчитал бы полнейшим дураком, если бы я не сделал попытку объегорить его и получить нужную вещь. В Берлине так не сделали бы и не смогли бы сделать, но вы, господа, здесь просто не можете понять, что Пергам находится не в Пруссии, а в Анатолии. «Right or wrong, my country» — «Правдой или неправдой, лишь бы дело шло на пользу моей стране», говорят наши британские соседи, и, основываясь на этом принципе, они построили огромную колониальную империю. Подождите немного, господин генеральный директор, если принц Вильгельм будет руководствоваться этим же принципом, мы получим место под солнцем, которое нам по праву принадлежит.
