Боги и гиганты - [111]

Шухгардт уговорил помочь ему какого-то случайного гостя, туриста — любителя древностей, который собирался снимать карту древнего Пергамского царства.

Как только стемнело, оба заговорщика отправились на кладбище и совместными усилиями перевернули плиту. Они лихорадочно ощупывают ее, жгут спички и, наконец, выясняют: перед ними греческая надпись. Но это тоже неплохо. Днем надпись следует скопировать.

За ужином Хуманн поинтересовался причиной их долгого отсутствия. Шухгардт рассказал обо всем. Он был уверен, что заслужил похвалу за свое чутье, за свою находку. Вместо этого на его голову посыпались проклятия. Еще раз ему пришлось выслушать тираду об этих несчастных филологах, которые тупее пергамских буйволов, и если что-либо делают, то только одни глупости.

— Нельзя дразнить турок, — исступленно кричит Хуманн и стучит кулаком. — У них нет ничего более святого, чем их кладбища. Я из года в год стараюсь наладить с ними дружеские отношения, а теперь приходит какой-то филолог и бросает камни в лавку с посудой.

Он еще некоторое время кипит от злости, пока, наконец, дортмудское «Левенброй» и вестфальская ветчина (которую, как обычно, подали к ужину вместе с кружкой «Штейнхегера») не привели его в более спокойное состояние.

В этот вечер компания сидела молча. Только сейчас кое-кто из молодых начал понимать, как глубоко Хуманн проник в эту страну, как хорошо знает ее людей, какое неограниченное доверие питает к нему народ. Кстати, все это они могли проверить на собственном опыте. Находясь во внутренних районах страны, молодые ученые часто встречали враждебное отношение. Но как только становилось известно, что они археологи из Пергама, улыбка расцветала на лицах самых недоверчивых крестьян и пастухов:

— Так вы хуманнцы! Хуманн — это человек. Теперь все в порядке. Пожалуйста, ешьте, пейте!

Однако Шухгардт про себя решил иначе: в следующий раз не говорить никому ни слова, а надпись все-таки скопировать. И он сделал это. Надпись относилась к передней части алтаря, посвященного благосклонной Тюхе. Благодаря выходке Шухгардта греческий лексикон обогатился еще одним словом. Оно заимствовано из латинского языка и обозначает профессию — укладчик плит.

Может быть, этот плиточник — Филемон, сын Анфоса, — работал на постройке дворца, фундаменты которого теперь находят? По сути дела, это фундаменты двух дворцов: одного, более позднего, и другого, относящегося к раннему периоду, — вероятно, ко времени Эвмена II. В погребах сохранились огромные пифосы из обожженной глины, а в нише одного из подвалов, наверное в бывшей яме для мусора, лежало около тысячи обломанных амфорных ручек с клеймами виноделов или виноторговцев. «Темы для диссертаций прямо-таки валяются на полу», — шутит Хуманн. Он думает не только об этих клеймах, но и об обнаруженных в большом количестве каменных ядрах, наконечниках стрел и копий, глядя на на которые сразу не скажешь, какого они происхождения — античного, средневекового или современного.

К сожалению, в новом, 1886 году здоровье Хуманна сильно ухудшилось. Он снова стал кашлять, несколько раз подхватывал воспаление легких, кроме того, его мучили частые боли в печени, желчном пузыре и малярия. «Только не перегреваться, только не простужаться, беречь себя! — говорил ему врач. — Вам необходимы покой и отдых!» Но разве можно было отдыхать, если наступили последние месяцы многолетней работы? Кроме того, со всех сторон на него сыпались разнообразные просьбы. Просьбы исходили и от Комитета по Ближнему Востоку, и от частных лиц. Кому-то хотелось иметь бочку островного вина (которое в дружеском кругу называлось «Вино гигантов»). Конце понадобился орел, чтобы сделать из него чучело. Но больше всего просьб поступало от этнографа, господина фон Лушана: то ему нужен византийский череп, то справка о юрюках, то обмеры, то сведения по турецкому и цыганскому языкам. К счастью, железнодорожная магистраль Смирна — Пергам только еще планировалась. Иначе посетителей было бы еще больше и псе они предъявляли бы свои требования. Пока что их не так много, но прием некоторых из этих гостей сопровождался анекдотическими обстоятельствами. Взять хотя бы визит царского адмирала из Петербурга, который угрожал приехать вместе со своей свитой. На этот раз Хуманн был даже рад своей болезни, так как встреча в начале февраля этого господина в Дикили, сопровождение его к крепости и проводы опять в Дикили не доставили бы никакого удовольствия. Бону пришлось взять на себя эту тяжкую миссию. Потом он сообщил Хуманну в Смирну о полной забавных приключений поездке. Карета, в которой ехали гости, вероятно представлявшие себе поездку в Пергам, как прогулку по Невскому проспекту, застревала, без конца ломалась, съезжала в канаву. Высокие гости не догадались взять с собой ни провианта, ни спальных принадлежностей, ни даже мыла. Им пришлось как следует помучиться от голода и жажды. Ольга Бон спасла их от гибели, приготовив роскошный завтрак и такой же роскошный ужин. Ну, а потом? У молодых была всего-навсего одна кровать для гостей. Большой же дом погрузился в зимнюю спячку, а ключи от него всегда хранились в Смирне. Повар, кавасс, слуга и две служанки волей-неволей вынуждены были освободить свои каморки и провели ночь, щелкая зубами от холода, в рабочей комнате и в кухне, в то время как шестеро посетителей спали с удобствами на их постелях. После завтрака они попрощались, его превосходительство адмирал вытащил свой кошелек, благосклонно посмотрел на пятерых слуг и протянул им… целый франк на чай. Выражение озадаченности на их лицах он, видимо, истолковал как проявление радости. Когда гости ушли, Бон полез в карман и дал каждому слуге по одному меджидие в качестве возмещения за причиненный ущерб.