Боги грядущего - [54]

Собаки умолкли, прислушиваясь — непостоянные, робкие твари. Они чуяли нового хозяина. Головне оставалось только распутать их шлеи.

Он уже знал, что скажет родичам при встрече.

Часть вторая

Глава первая

Много болтать Головня не любил. Минуя ритуальные славословия, сразу перешел к делу.

— Я — Головня, новый вождь Артамоновых. Нам, Артамоновым, нужны ваши девки. Одарим за них богато. За каждую — по три пятка коров и по столько же лошадей. Что скажете?

Рычаговский вождь — приземистый, круглолицый, с бородой клиньями, точно из дерева вырубленной — покосился на Отца. Тот, кривя губами, что-то прошептал ему, не сводя чванливого взора с Головни. Вождь усмехнулся.

— А Павлуцкие что ж, не польстились на вашу подачку?

Головня глянул исподлобья, стиснул зубы.

— Обидеть хочешь, вождь?

В срубе было жарко. Трещал костер на еловых поленьях, сквозисто шелестел ветер в дощатой трубе, обмазанной глиной и стянутой медными обручами. Из полумрака выглядывала подвешенная к потолку резная багровая морда — образ Огня, поганое идолище, место которому в выгребной яме.

Угощал вождь скупо: сушеной рыбой да кровяницей с мороженой клюквой, поил ягодным настоем. Головня сидел как оплеванный. Так и подмывало встать и набить рыло хозяину. Сидевший рядом Лучина вздохнул, почесал бок, громко, с присвистом, отхлебнул из глиняной чаши.

— Смотри же, вождь, — сказал Головня с нажимом. — От добра нос воротишь. Таких-то богатств ни у кого нет. Уж я знаю.

Плюгавый, дряблый Отец всколыхнулся, сверкнув ясными, молодыми очами, каркнул, уже не таясь:

— Про богатство твое наслышаны. Знаем, откуда оно взялось. Льду кланяешься, проклятый еретик, на Отца и родных его руку поднял! С соседями рассорился, к нам подался, мерзопакостник. Изыди, изыди с нашей земли и с наших угодий. Чтоб и духу твоего здесь не было. Чтобы даже след твой исчез в снегах, а сам ты бродил по тайге, нигде не находя приюта, и чтоб кости твои глодали зверолюди. Тьфу на тебя!

Головня вскочил, потянулся к ножу на поясе — Лучина схватил его за руку, умоляюще глянул снизу вверх.

— Н-ну хорошо же, — проскрежетал Головня. — Будет вам искупление.

Ринулся было к двери, но обернулся, бросил напоследок:

— Слыхал, вы с пришельцами якшаетесь. Рухлядь им носите. А нами, братьями своими, брезгуете. Такова ваша правда, святоши?

Он харкнул на пол и вышел, толкнув кулаком дверь. Лучина выскользнул следом, на ходу доедая подтаявший кусок мяса. Охотники, ждавшие снаружи, поднялись, уставились на вождя. Тот махнул рукой:

— Уезжаем.

Охотники бросились отвязывать лошадей. Снег под ногами был усыпан пожухлым сеном и обглоданными ветками лозняка. Рядом толпилась местная ребятня, шушукалась, пихалась, тыкала пальцами на кожаные чехлы с оперенными тростинками, привязанные ремнями к спинам гостей. Какой-то мальчишка крикнул из-за спин товарищей:

— Дядь, дай ветку с перьями.

Головня хмыкнул, глянув на него, запрыгнул в седло. Сумрачно огляделся, вбирая носом запах рыбы и дубленых шкур, и хлестнул лошадь плеткой. Кобылица фыркнула, едва не поднявшись на дыбы, и помчала его прочь из становища. Охотники, вскочив на лошадей, устремились следом — только снег да мерзлая земля взметались из-под копыт.

Разговор с Рычаговыми взбесил Головню. Уже второй раз ему, вождю Артамоновых, давали по носу. Первый раз это сделали Павлуцкие на съезде в урочище Двух Рек, когда он начал говорить об истинной вере. Как же они воззрились на него! Не с удивлением и ненавистью, нет — с брезгливостью! Пялились так, будто не человек он был, а куча навоза, разложившийся труп, паршивая собака. И отступали спинами вперед, отходили, словно боялись замараться, а над головами их клокотал голос Отца: «Отныне и впредь, во веки вечные, покуда падает снег и текут реки, да не пересекутся наши пути с отступниками истинной веры! Да ослепнут глаза и отсохнет язык у того, кто посмотрит на них и заговорит с ними. Да отнимется рука у того, кто станет меняться с ними. Да падет проклятье на головы отщепенцев, да поразит бесплодие чрева женщин их и лошадей их, да выкосит мор весь скот их, да оскудеют реки и озера, утолявшие жажду их…». И тут же, вырываясь из рук растерявшегося мужа, пронзительно и страшно визжала Огнеглазка, бросая в лицо Головне: «Чтоб тебе сдохнуть в мутной склизкой тине, чтоб твое брюхо раздуло водой, чтоб тебя живьем пожрали черви, проклятый вонючий опарыш!». С каким удовольствием Головня открутил бы ей башку! А лучше схватил бы за волосы и повозил бы рожей по собачьему дерьму. Но удержался, крикнул только: «Заткнись, сука! Не то отправлю вслед за Отцом». Сомнительная угроза. Огнеглазка была уже вне его власти. Как и все Павлуцкие.

Рассорившись с Павлуцкими, явился к Рычаговым — толковать о свадебном обмене. Посул был неплох: вы нам — девок, мы вам — мяса до отвала. Но не тут-то было. Рычаговы тоже не хотели иметь дела с вероотступниками, прогнали Головню как паршивого пса. Вышвырнули под зад ногой, точно не вождь он был, а прихлебатель или клятвопреступник.

Рычаговы — община рыболовов, лошадей почти не разводили, коров тоже держали мало. Ловили тюленей, жрали гнилое мясо: закапывали его на стоянках возле большой воды, а через пол-зимы откапывали и ели. Мерзость страшная, не всякий и понюхать отважится, а этим хоть бы что. Пожиратели тухлятины, презренные говноеды…