Боги грядущего - [26]

— Но Огонь всеведущ и благ, — продолжал Отец Огневик. — Уходя, Он дал людям завет, дабы помнили они о Создателе своем и не теряли надежды на спасение. «Берегите скрижали Мои, — велел Огонь. — Не сходите с пути Моего. Лелейте в сердце надежду на возвращение Мое». Так сказал Огонь, и возрадовались люди словам Его, ибо познали великую веру, горящую словно костер в ночи. И сказал Огонь: «Тот, кто верен будет Мне и не поддастся искусу Ледовому, кто останется праведен и крепок, тот сольется со Мною на небесах и приблизит час прихода Моего. А тот, кто нарушит заповеди Мои и погрязнет в грехе и пороке, отправится в темные чертоги Льда, брата Моего, и там рассеется без следа». Так сказал Огонь, и великий страх вошел в человека, и познал он тогда, что есть добро и что есть зло.

В благоговейном ужасе внимал Головня Отцу, трепеща перед той неведомой силой, что открыла ему тайный смысл начертанных в Книге знаков. Быть может, Огонь нашептывал старику эти речи, а быть может, сама душа его переносилась в прошлое и вещала оттуда. Мудрость Отцов сокровенна, лишь сын Отца и дочь Отца допущены в нее, прочим же остается преклоняться перед нею, не в силах постичь сокровенных тайн.

Большой-И-Старый горел. В сизом пожарище тонули почернелые копыта, вспыхивала шерсть, рассыпаясь красными снежинками, занимались рога, с черепа сползала шкура. Пламя разламывало части Большого-И-Старого, выложенные на железной решетке, и жадно подставляло ненасытный рот каплям мясной влаги.

Люди сидели понурые, угнетенные новой бедой. В глазах же Отца Огневика горели искорки, левая рука его, которой он водил по страницам, бросала широкие тени на Книгу, а правая, с серебряным перстнем на указательном пальце, сжимала рукоять костяного посоха, снизу доверху покрытого резными картинками — живым свидетельством Божественной воли, сподобившей Жара на такой труд.

Полные трепета, общинники чувствовали, будто оказались в Ледовом узилище. Со всех сторон их обступал сумрак, и лишь за спиной Отца разливалось желтое сияние, делавшее старика похожим на ожившего истукана. Слова, чарующие своей непонятностью, ласкали человеческий слух. Что такое «чертоги»? Как выглядит «час»? Никто не знал этого и еще сильнее благоговел перед Отцом, который — единственный — был посвящен в эту мудрость.

Но вот Отец замолчал, останки Большого-И-Старого догорели, и люди начали расходиться. Мимо Головни, что-то обсуждая с Искрометом, прошел вождь. Он шагал, сгорбившись, сжимая и разжимая кулаки. Искромет зачем-то остановился, уставился на груду обгорелых костей, делая вид, что не замечает навязчивого внимания со стороны Золовиковских дочек. Те искательно заглядывали ему в глаза, призывно хихикали, шутливо толкали — бесполезно. Искромет не двигался. Потом увидел Головню и кивнул ему.

— Загляни сегодня вечером ко мне. Есть дело.

И, не дожидаясь ответа, ушел, а Головня так и остался стоять с разинутым ртом, не веря в услышанное. Плавильщик приглашал его к себе в жилище! Немыслимо! С чего вдруг? Неужто прознал про разговор с Отцом Огневиком? Да нет, откуда! Разве только подслушал кто-нибудь. А может, Огнеглазка донесла, узнав от матери. Эх, лишь бы не было заклятья.

В черном крошеве жаркого мрака — лица: желтые, как старая кость, плоские, как медвежья лопатка. Над лицами червиво болтаются корни — словно хвосты подземных тварей: дерни за них, и посыпется мерзкая визгливая гадость — склизкая и верткая. Хуже всего, когда забываешь об этом, и хвосты налипают на лицо, как паутина: человек вздрагивает, ожидая увидеть противно клацающие челюсти, но это — всего лишь корни, они бессильно колышутся, волнуемые дыханием, и человек переводит дух, облегченно шепча проклятье.

Никто не любит земляных жилищ — в них будто нечисть застряла. Темные, душные, смрадные, с запахом гнили. Заходишь — и словно ныряешь в омут ненависти: скукоженой, бессильной, кровоточащей. Под стать сегодняшнему дню, полному злобы и разочарования. Дню, когда Отец Огневик лишил загонщиков заслуженной добычи. Потому-то и решили они, ведомые вождем, собраться в жилище Искромета, подальше от чутких глаз Отца.

Пламя жмурилось и кривлялось, извергая тучи черного дыма, и дым этот, точно вода из свежей проруби, рвался вверх, к отверстию в крыше, расщеплялся по краям, обтекая корни-хвосты, и впитывался в холодную рыхлую почву.

— Землю мне в глаза, если он не сдурел.

Сполох хорохорился. Грубостью хотел скрыть растерянность. Бегал затравленным взором по промерзлым стенам, криво усмехался, а в глазах, коричневых как свежеобожженный горшок, плавало горькое удивление.

— К чему загоны, земля мне в уши, если Отец может так поступать?

Воистину, он был прав! Заносчивый и взбалмошный, в этот раз он был прав. К чему добывать зверя, если Отец все равно отдаст его Огню? Зачем страдать, если не видно избавления?

— Он унизил и растоптал нас, прах его побери, а с нами — и всех загонщиков.

Правда, святая правда!

Головня вспомнил, как давным-давно спросил у Пламяслава: отчего пролегла вражда меж Отцом и вождем?

Старик ответил: оттого, что Отец унизил вождя у всех на глазах. Было это давно, когда Сполох еще не умел держаться в седле и не получил взрослого имени. Однажды, желая потешить дите, вождь вырезал ему фигурку медведя, и сказал при этом: игрушка — твоя, никому не давай ее — потеряешь, новую не жди. Сполох так и поступил: ни с кем не делился, забавлялся сам, а остальные глядели и завидовали. Дошла о том весть до Отца Огневика. Страшно разгневался Отец. Вечером, на обряде, назвал вождя кощунником и святотатцем, нарушителем Огненных заповедей: где это видано, чтобы вещь принадлежала одному, а не многим? Прокляните того, кто скажет: это — мое, а то — твое. Втопчите отступника в грязь. Так сказал Отец, и вся община склонилась перед ним, негодуя на вождя. С тех пор вождь затаил злобу на Отца.