Боги Бал-Сагота - [173]

Обо всем этом мне рассказали позднее, поскольку, когда я упал без сознания, Гордон поднял меня и вместе с несколькими полицейскими принес к себе домой, собираясь затем вернуться обратно на место взрыва. Мое состояние он объяснил жаждой гашиша, к которому, как он считал, я испытывал зависимость. В квартире он обнаружил Хансена и Зулейху – она была прикована наручниками к кровати, в точности как я ее оставил. Он освободил ее и оставил ухаживать за мной, ибо весь Лондон в те минуты пребывал в ужасном смятении и Гордон нужен был там.

Когда я, наконец, пришел в себя, то смог заглянуть в ее лучистые глаза и так и остался лежать, просто улыбаясь ей. Она приникла к моей груди, стала гладить по голове и покрыла все мое лицо поцелуями.

– Стивен! – всхлипывала она снова и снова, и ее горячие слезы капали мне на лицо.

У меня едва хватало сил, чтобы обнять ее, но мне удалось это сделать. И так мы лежали в полном спокойствии, и тишину нарушали лишь ее горестные всхлипы.

– Зулейха, я люблю тебя, – пробормотал я.

– И я тебя люблю, Стивен, – рыдала она. – О, как тяжело нам теперь расставаться… но я уйду за тобой, Стивен; я жить без тебя не могу!

– Дитя мое, – проговорил Джон Гордон, внезапно вошедший в комнату, – Костиган не умрет. Мы дадим ему столько гашиша, сколько ему потребуется, чтобы выдюжить, а когда он наберется сил, начнем постепенно избавлять его от этой привычки.

– Вы не понимаете, сахиб; Стивену нужен не гашиш. Ему нужно что-то, что было ведомо лишь Хозяину, а теперь, когда он погиб или пропал, Стивен не сможет этого получить и теперь умрет.

Гордон бросил на меня быстрый взгляд – в нем отражалось сомнение. Он выглядел изможденным, а его испачканная сажей одежда была вся изорвана после работ среди оставшихся после взрыва обломков.

– Она права, Гордон, – слабо проговорил я. – Я умираю. Катулос избавил меня от гашишной зависимости, привязав к другому средству, которое называл эликсиром. До сих пор я оставался в живых лишь благодаря тому, что Зулейха выкрала некоторое его количество и дала мне, но прошлой ночью я его допил.

Сейчас я уже ничего не чувствовал – ни физической жажды, ни душевного беспокойства. Весь мой организм быстро терял силы: я уже миновал ту стадию, на которой жажда эликсира раздирала бы меня на части. Я ощущал лишь огромную усталость и желание спать. И знал, что в тот самый миг, как закрою глаза, – я умру.

– Странный наркотик, этот эликсир, – произнес я, слабея. – Сначала жжет и морозит, а потом убивает легко, безо всяких мук.

– Черт, Костиган! – отчаянно проговорил Гордон, – ты не можешь вот так умереть! А что же тот флакон, который я взял со стола египтянина – что в нем было?

– Хозяин поклялся, что он освободит меня от проклятия и, может быть, также убьет, – пробормотал я. – Я уже и забыл о нем. Дайте мне его – хуже теперь не станет: я и так умираю.

– Да, скорее, дайте его! – горячо воскликнула Зулейха, подскакивая к Гордону и протягивая к нему руки. Тот достал флакон из кармана, и девушка, выхватив его, вернулась ко мне и опустилась на колени. Забормотав что-то нежное на своем родном языке, она поднесла флакон к моим губам.

Я осушил флакон, хоть и не питал особенного интереса к тому, что мне от него будет. В этот момент, когда жизнь почти покинула мое тело, я был полон безразличия и даже не помню, каким содержимое флакона было на вкус. Помню лишь ощущение странного медленного пламени, вяло струившегося по моим венам. А последним, что я видел, была склонившаяся надо мной Зулейха и ее большие глаза, которые неотрывно следили за мной. Девушка нырнула своей ручкой за пазуху, и я, памятуя о ее обещании покончить с собой, когда меня не станет, попытался поднять руку и забрать у нее оружие, попытался велеть Гордону отнять у нее кинжал, что она прятала в одеждах. Но ни сказать что-либо, ни пошевелиться не вышло, и я унесся в таинственное море беспамятства.

Я не помню, что тогда происходило. В моем спящем мозгу не было ничего, что преодолело бы ту пучину, в которой я плыл. Мне говорили, что я несколько часов пролежал как мертвый, почти не дыша, и все это время Зулейха сидела надо мной, не покидая ни на миг, и, будто тигрица, отбивалась, когда кто-либо пытался увести ее отдохнуть. Ее цепь разорвалась.

Уйдя в этот неясный край пустоты, я унес с собой ее образ, а когда стал приходить в сознание, ее прекрасные глаза стали первым, что я увидел. Я ощущал слабость такую неодолимую, какой, казалось, не может чувствовать ни один человек – словно я пролежал много месяцев инвалидом. Но во мне теплилась жизнь, пусть и слабая, я был в себе и не нуждался в искусственной стимуляции. Улыбнувшись девушке, я, едва шевеля губами, пробормотал:

– Брось кинжал, милая Зулейха. Я буду жить.

Она, вскрикнув, упала передо мной на колени и принялась одновременно рыдать и смеяться. Женщины – удивительные существа, полные поистине смешанных и мощных чувств.

Тут вошел Гордон и схватил меня за руку, которую я был не в силах оторвать от постели.

– Теперь вас сможет поставить на ноги и простой врач, Костиган, – заявил он. – Даже обыватель вроде меня может это сказать. В первый раз за все наше знакомство вы выглядите совершенно вменяемым. Всего лишь как человек, переживший сильнейшее нервное потрясение и нуждающийся в продолжительном и спокойном отдыхе. О небеса, вы уже столько всего пережили, что на всю жизнь хватит!