Боги Бал-Сагота - [149]

Никогда еще – даже в худшие минуты после контузии, когда я неистово желал гашиша, – ни разу еще я не испытывал ничего подобного. Я сгорал от пламени тысячи преисподних и замерзал в стуже, что была в сотни раз холоднее всякого льда, спускался в страшнейшие глубины мук и поднимался на высочайшие скалы страданий, и меня окружали миллионы кричащих чертей, что, вереща, тыкали меня клинками. Кость за костью, вена за веной, клетка за клеткой мое тело словно дробилось на части и разлеталось кровавыми атомами по всей вселенной, и каждая отдельная клеточка становилась целой системой трепещущих, кричащих нервов. И они собирались из далеких пустот, чтобы затем объединиться с еще большей болью.

Сквозь огненно-красный туман я слышал собственный голос – я кричал и издавал монотонные стенания.

Затем своими выпученными глазами я увидал золотую чашу в похожей на клешню руке, что вплыла в мое поле зрения. Чаша была наполнена чистой янтарной жидкостью.

Со звериным криком я схватил ее обеими руками, лишь смутно сознавая, что металлическая ножка искривилась под нажимом моих пальцев, и край чаши приник к губам. Я пил бешено, торопливо, чувствуя, как жидкость растекается по моей груди.

9. Катулос Египетский

Ночь для тебя – словно три ночи,

А небеса – железный саван[88].

Гилберт Кит Честертон

Костелицый стоял и критически смотрел на меня, сидящего на кушетке, задыхающегося в полном изнеможении. Держа в руке чашу, он осматривал изменившую свою форму золотую ножку. Она согнулась под нажимом моих безумных пальцев в ту минуту, когда я испил из нее.

– Необычайно силен, даже для человека в твоем состоянии, – глубокомысленно заметил он. – Пожалуй, даже Хассим не сумел бы составить тебе ровню. Ты уже готов получить указания?

Я молча кивнул. Адский эликсир уже струился по моим венам, вновь давая силы, что успели меня покинуть. Я задумался, как долго человек способен прожить так, как жил я, постоянно выгорая и затем искусственно возобновляясь.

– Тебе дадут маскировку, и ты отправишься в усадьбу Френтона. Никто не подозревает, что против сэра Холдреда что-то замышляется, поэтому проникнуть в его владения и затем в его дом тебе будет сравнительно легко. Маскировку – а она у тебя будет уникального рода – ты не должен надевать, пока не окажешься на территории усадьбы. Затем проберешься в комнату сэра Холдреда и убьешь его, сломав шею голыми руками – это особенно важно… – Голос продолжал бубнить, отдавая леденящие кровь указания – пугающе спокойным и уверенным тоном. От этого по моему лбу стекал холодный пот. – Когда будешь покидать усадьбу, позаботься о том, чтобы оставить на каком-нибудь видном месте отпечаток пальца. Где-то неподалеку будет ждать автомобиль – он привезет тебя сюда, и тогда ты первым же делом снимешь маскировку. В случае дальнейших осложнений в моем распоряжении найдется множество людей, которые будут готовы поклясться, что ты провел в Храме Грез всю ночь, ни разу его не покинув. Но тебя никто не должен видеть! Будь осторожен и исполни задание как следует – не то сам знаешь, что с тобой случится.

В опиумный дом я больше не вернулся – меня провели по извилистым коридорам, завешанным тяжелыми гобеленами, в небольшую комнату, где не было ничего, кроме восточного дивана. Хассим дал мне понять, что там мне надлежало оставаться до тех пор, пока меня не заберут оттуда в начале вечера, и с этим вышел из комнаты. Дверь была затворена, но я даже не пытался выяснить, заперта ли она. Костелицый хозяин удерживал меня в более крепких оковах, чем всякие замки и засовы.

Сидя на диване в этой странной комнате, обстановкой походившей на покои гаремной жены, я спокойно осознал свое положение. Во мне еще оставалось какое-то мужество – больше, чем думал этот дьявол, – а вместе с ним – черное отчаяние и безысходность. Я избрал и определил для себя единственный путь.

Вдруг дверь мягко отворилась. Инстинкт подсказал мне, кого ожидать, – и я не ошибся. Передо мной стояла Зулейха – как великолепное видение, дразнившее меня, видение, от которого мое отчаяние становилось лишь чернее, но все же волновавшее меня, вызывая безумное желание и беспричинную радость.

Она принесла поднос с едой, который поставила передо мной, после чего села на диван сама, обратив ко мне взгляд своих больших глаз. Она была как цветок в змеином логове, и красота ее глаз пронзила мое сердце.

– Стивен, – прошептала Зулейха, вызвав во мне трепет от того, что она произнесла мое имя впервые.

Вдруг ее ясные глаза заблестели от слез, и она положила ладонь мне на предплечье. Я сжал ее обеими своими грубыми руками.

– Они отправляют тебя на страшное и ненавистное тебе задание! – воскликнула она, запинаясь.

– Ага, – почти усмехнулся я. – Но я еще обведу их вокруг пальца! Скажи мне, Зулейха, что все это значит?

– Всего я не знаю, – нерешительно проговорила она. – Твоя участь – полностью моя вина, но я… я надеялась… Стивен, я наблюдала за тобой несколько месяцев – каждый раз, когда ты приходил к Юн Шату. Ты меня не замечал, но я тебя видела, и я видела в тебе не сломленного наркомана, как могло показаться по твоей оборванной одежде, но раненую душу, в которой едва теплились остатки жизни. И мне было от всего сердца жаль тебя. А потом, в день, когда Хассим обошелся с тобой так жестоко… – слезы вновь возникли в ее глазах. – Я не смогла этого вынести, зная, как сильно ты страдал от жажды гашиша. И я заплатила Юн Шату, пошла к Хозяину… и я… я… о, ты возненавидишь меня за это! – всхлипнула она.