Богатырские хроники - [3]

Нет в них тайн страшных: не доверял их Святогор перу. Но много чего другого есть.

Учитель всегда прав. Ученикам сомневаться в этом нельзя. Не опалил нас Святогор в писаниях своих Силой неземной; земные они, и правильно это. Наше дело — подвиги искать и за землю Русскую стоять, и знал Святогор, что по силам нам, а что нет. И великое дело, что оставил Святогор после себя записи эти, — хоть и нет в них тайн великих, но многого и мы, ученики, не знали вовсе.

Загадка для нас с Ильей, почему Святогор именно нас в ученики взял: правда, объясняет он это в записях своих, но, как Учителю полагается, — усмешливо. Сильный из Сильных — отчего нас выбрал? Илья вовсе Силой обделен, а я до тайн ее доискиваться не хочу. По справедливости, так Добрыню надо было в ученики Святогору, Добрыня до дел таких жаден. Но — прав всегда Учитель.

И забрал я писания Святогоровы и верным людям иногда даю. Разное в ответ слышу. Чудны записи эти временами, и некоторые мудрые люди оспоривали их, прочитав, — мол, зазнался Святогор под конец и небылиц всяких наплел, Силой своей оглушенный. От многих слышу: только про старых богов Святогор говорил, а про нового, которому теперь все, кроме Степи, поклоняются, и знать не хотел, значит, ложны его придумки. И нечего, говорят, про Святогора всякое выдумывать, Сильным из Сильных был, но и он не всевидящ, и смирения не хватало Святогору.

Одно скажу: Святогор еще до нового бога богатырствовал, да и вообще — не знает никто ничего верного про богов. Не мне судить и не мне, ученику, Святогоровы писания толковать: прав всегда Учитель.

Глава первая

Вначале была только одна Зга.

Зга была всем, и все было Згой.

Не имела она лика и тела не имела, но была всесильна и всеобъятна.

Не шевелилась Зга, а лежала неподвижно, все собой обнимая. Чуждо ей было движение всякое. И пролежала так неимоверно долго, времени не считая. И никого и ничего больше не было.

Но всему на свете приходит конец: этому закону и сама Зга повиновалась. Пошевелилась Зга, и от этого шевеления родилась Мокошь.

Выйдя из Зги нагая, Мокошь заговорила:

— Мать, дай мне одежду.

Тут Зга впервые ощутила, как в ней шевелится что-то, и этим «чем-то» было Удивление. Так родилось на свет первое чувство. Зга раньше не ведала никаких чувств, и незнакомые ощущения понравились ей. Так Родилась Радость. И от радости Зга заговорила:

— Зачем тебе одежда?

— Дай, — настаивала Мокошь.

И Зге не понравилось, что осмеливаются у нее что-то просить. Так родился Гнев.

— Мне холодно, — сказала Мокошь.

И Зга почувствовала что-то неизъяснимое и рвущее сердце; так родилась Жалость.

— Возьми сама, что хочешь, — сказала она.

И Мокошь запустила в Згу руку, и вытащила змею, и оделась ею.

— А теперь я ухожу, — сказала Мокошь. — Прощай.

И Зга, сама себе удивляясь, ощутила не гнев, а нечто совсем иное. Так родилась Печаль.

— А как же я? — спросила Зга.

— Как знаешь, — ответствовала Мокошь рассеянно.

И она зашагала и своими шагами, как пряха, выткала землю.

— Что ты такое творишь? — закричала Зга.

Но Мокошь только засмеялась; она принялась дуть что есть силы — и выдула небо.

Гневная Зга вздыбилась, но ударилась о небо и ощутила Боль, От боли и гнева невиданная Сила забушевала в Зге; не совладала с ней Зга, и Сила вырвалась наружу. Ослепительный всполох озарил все кругом; Мокошь присела и закрыла в испуге глаза, а когда мгновение спустя раскрыла — потому что, в сущности, была бесстрашна, — кругом парили огненные шары. Они шипели, лучились и жгли, и Мокошь поняла, что сейчас погибнет. Обжигая руки, она схватила шары и принялась запихивать в небо. Но ей было невыносимо больно, и один шар она не успела убрать, а второй убрала наполовину. Огненные шары, которые Зга убрала в небо, стали звездами. А оставшиеся два застыли и сделались солнцем и луной. Но луна глубже утоплена в небо, чем солнце, поэтому она то всплывает полностью, то исчезает.

Ладони у Мокоши болели невыносимо, и она приложила их к земле. И там, где она их вытирала, появились жаркие страны.

— Недобрая ты мать! — закричала она Зге и заплакала от обиды. И от слез ее соленых родилось море.

— А ты… — сказала Зга, уже успев опечалиться, — а ты…

И Зга тоже заплакала, и от ее слез родились озера и реки.

— Уходи прочь! — топнула ногой Мокошь. — Я здесь хозяйка!

И змея зашипела на Згу, и та оторопела.

— Я же тебя родила! — сказала она.

— Ничего не знаю, — мотала головой Мокошь.

— Я дала тебе Силу, — настаивала Зга, все еще на деясь на справедливость.

— Это теперь моя Сила! — кричала Мокошь. — Уходи, мать, уходи!

Зга понурилась. Вот только что она лежала одна и ни о чем не думала и была всесильна, и вот — родила, и только бы жить ей, и говорить с дочерью, и творить Силой новые вещи, но дочь гонит ее. И знала Зга, что детей у нее больше не будет.

— Хорошо же, — сказал Зга. — Я уйду под землю, которую ты мне соткала, — видно, вместо савана. Но не зови меня больше: не вернусь. И знай: не видать тебе и тому, что ты сотворишь, счастья, потому что творение твое началось с того, что ты прогнала мать.

— Счастье? — смеялась Мокошь. — А что такое счастье? Его можно потрогать?

— Можно, — сказала Зга и ушла под землю.