Бог всегда путешествует инкогнито - [69]

Полицейский пост находился в нижнем этаже вокзального здания. Ни окон, ни выходов на улицу там не наблюдалось. Комнату тускло освещали несколько неоновых трубок за пожелтевшими пластиковыми плафонами, такими же ветхими, как унылая металлическая мебель середины прошлого века и как стены, которых будто вовсе не касалась краска. Прочно устоявшийся запах плесени только время от времени уступал место вони, доносившейся из соседних туалетов.

Но самым тяжелым моментом были его отношения с шефом, человеком на пороге пенсии, которого сломала система. Его отличало полное отсутствие мотивации, а единственной радостью было наорать на подчиненных и раздать указания, совершенно не задумываясь о том, как те будут их выполнять. Больше его ничто не интересовало, разве что порнографические журналы да бланки для участия в лотерее, которые он заполнял у себя в кабинете. В падавшем на них тусклом свете они выглядели такими же старыми, как мебель.

Инспектор Птижан дал себе слово никогда не поддаваться хандре и не впадать в бесцельное существование. «Тот день, когда ты перестанешь верить в себя, станет для тебя последним», — повторял он себе без конца. И отдавался душой и телом той работе, которую имел и которую ему доверяли, подвергая безбилетников допросам, достойным крупных полицейских расследований. Он вынуждал их обороняться, заставляя порой сознаваться в каких-нибудь мелких преступлениях и раскрывать свои тайные замыслы. Это был его конек. Пользуясь тем, что его практически никто не контролирует, он проводил настоящие расследования, порой намного превышая свои полномочия. Большинство нарушителей были студенты, единственную провинность которых составлял сам по себе безбилетный проезд. Большинство из них «кололись» в ходе допроса, и Птижан был убежден, что это неизбежный результат его профессионализма. Но попадались и такие, которые потом жаловались шефу, но он их знать не знал, и ему до них не было никакого дела.

В этот день инспектор Птижан пребывал в особенно дурном расположении духа. Его уже третье воскресенье подряд заставляли дежурить, и он начал чувствовать, что нарывается… в результате собственного рвения.

В соседней комнате резко и громко зазвонил старый телефонный аппарат. Шеф молча снял трубку, выслушал, потом задал несколько неизменных вопросов:

— Поезд? Платформа? Время прибытия?

Грубо бросив трубку, он заорал через дверь:

— Птижан! Девятнадцатый путь! Марсель! Восемнадцать ноль две!

Ничего не сказав, инспектор отправился на девятнадцатый путь. Терпение и мужество. Он был уверен, что однажды задержит преступника, выявив его тайные замыслы. Тогда признают его талант следователя, тогда начнется его головокружительная карьера.

29

Кожа мягких, глубоких кресел чуть скрипнула под их тяжестью, приглашая расслабиться. Они безмятежно ждали, когда официант отеля «Интерконтиненталь» закончит их обслуживать.

— Если вам что-нибудь понадобится, прошу вас, звоните, месье Дюнкер, — прошептал он перед тем, как исчезнуть.

Дверь отдельного кабинета, обитая коричневой кожей, бесшумно закрылась, и от движения воздуха по комнате поплыл запах коньяка. Марк Дюнкер огляделся вокруг. Роскошные книжные шкафы красного дерева были заставлены рядами книг в красных кожаных переплетах. Пожалуй, они блестели слишком ярко, чтобы производить впечатление старинных. Торшеры на золоченых ножках с опаловыми зелеными абажурами излучали изысканный свет, не нарушая интимного полумрака помещения.

Он выбрал это место по совету Эндрю. Оно находилось неподалеку от бюро, возле площади Оперы, и располагало, по его мнению, к почтительной сдержанности английского стиля общения, если таковой вообще существует, и сулило благоприятные переговоры. Троица собиралась здесь уже в пятый раз, и Дюнкер был доволен выбором. Особенно ему нравились огромные кресла, в которых оба его главных акционера тонули с головой, а он благодаря своему сложению получал преимущественную позицию и возвышался над ними, красуясь мощным торсом. Он был убежден, что такая конфигурация имела немалое значение в переговорах.

— Итак, мы определились, — сказал тот, что потолще, и бросил взгляд на второго.

Он говорил, улыбаясь и время от времени поднимая брови, и от этого на его почти лысый череп набегали складочки. Дюнкер считал, что тот недаром носит фамилию Пупон[9]. Давид Пупон. Маленький толстячок. Однако, несмотря на почтенный возраст, в нем и вправду было что-то от большого, улыбчивого и дружелюбного ребенка, и Дюнкера это отпугивало. Он опасался таких людей и предпочитал Пупону второго акционера, Розенблака. Тот был не так благодушен и более сух в общении, но зато играл в открытую. Он не предпринимал никаких усилий, чтобы скрыть полное отсутствие интереса к личности Дюнкера, и не поднимал глаз от документов, которые держал на коленях и небрежно перелистывал, постоянно почесывая густую шевелюру за правым ухом.

Дюнкер сощурился, сосредоточив взгляд на говорившем, а Давид Пупон продолжал:

— Мы пришли к заключению, что как для инвестиционных фондов, в которых председательствую я, так и для пенсионных фондов, которые возглавляет наш друг, — тут он бросил взгляд на погруженного в бумаги Розенблака, — требуются отчисления в пятнадцать процентов от прибыли, а ожидаемый рост акций на бирже составит на этот год около восемнадцати.