Бог в стране варваров - [55]

— Все виноваты? Ну это ты переборщил! Да и в чем, позволь узнать, виноваты?

Так ответил он в тот давний день — с тех пор прошло лет пять — на рассуждение Камаля.

— Смотря по обстоятельствам… — без особого энтузиазма, явно не желая ничего объяснять, возразил юноша, которому разговор, по-видимому, порядком надоел. И как бы нехотя закончил повисшую было в воздухе фразу: — Смотря по обстоятельствам. Во многом или в малом, в пустяке каком-нибудь. Виноваты, так как по-прежнему не выносим правды.

— Если бы только это! — счел нужным пошутить Си-Азалла.

Он сидел, развалясь на стуле, за чашкой остывшего кофе. Затерянный в ночной галлюцинирующей мгле, среди мелькающих теней, и словно прикованный к мраку, который ринулся, хлынул в него, тесня со всех сторон, возникая ниоткуда. Прошло время, много времени. Так много, что, когда Си-Азалла очнулся, ему почудилось, будто он причалил к иному миру, оставив за спиной мир древний, обветшалый. Он поднялся и отправился домой, и вскоре оказался на Гостиничной площади. Громко, протяжно часы с курантами били на площади одиннадцать. Почти совсем обезлюдевшие в этот час террасы кафе, освещенные огромными люстрами, ночью выглядели не просто покинутыми: их словно настигла смерть, поразившая столы, стулья, пустые кресла. Когда Си-Азалла наискось пересекал широкое пространство, где на самом деле сходились две площади: ранее уже упоминавшаяся Гостиничная и Алжирская, — ему вдруг показалось, что его несколько раз окликнули, как будто кто-то старался привлечь внимание Си-Азаллы, но очень осторожно. Но он шел себе по-прежнему, широко переставляя длинные ноги, решив, что у него просто расшатались нервы. Даже когда ему почудились шаги за спиной, он не оглянулся, лишь помянул недобрым словом разыгравшееся воображение. Но тут Си-Азаллу потянули за рукав, и ему пришлось остановиться. Он обернулся и увидел Лабана.

Вид у того был отнюдь не смущенный. Он стоял, упершись в землю, широко раздвинув ноги, и улыбался. Выпятив грудь, по-молодецки расправив плечи, он без конца принимал причудливые позы и потирал руки. Си-Азалла окинул его суровым взглядом. Возникший из темноты Лабан, дав себя осмотреть, тем не менее опередил готовый сорваться с уст Си-Азаллы вопрос и выпалил:

— Я знаю, где сейчас человек, которого вы ищете.

От этих слов Си-Азалле стало немного не по себе. Он с беспокойством отметил, что дрожит всем телом.

— Какой человек? — не утерпев, спросил Си-Азалла. «Этого-то как раз и не следовало спрашивать», — подосадовал он тут же.

— Ну… которого вы ищете.

— Понятия не имею, о чем и о ком речь.

Ни капельки не растерявшись, Лабан показал пальцем через плечо на один из углов площади, где находился китайский бар.

— Вы ведь там были, искали его?

Сочтя нелепым продолжать ломать комедию, Си-Азалла признался:

— Да, искал.

Но даже после объяснений Лабана он все еще недоумевал, с чего этот негодяй так хорошо осведомлен. Си-Азалле встреча казалась неестественной, как будто ее нарочно подстроили.

— Он у Маджара.

На этот раз Си-Азалле достало самообладания и он сдержал возглас изумления. С невозмутимым видом он полюбопытствовал:

— А ты тоже там был?

Лабан лишь ухмыльнулся, не переставая вихлять задом. В общем, не опроверг, но и не подтвердил. Выглядело все достаточно правдоподобно. Не похоже было, чтобы он морочил Си-Азалле голову. Си-Азалла знал, что Лабан способен на любое, самое поразительное сумасбродство, но сейчас он, по-видимому, не лгал. Это было столь очевидно, что Си-Азалле не удавалось отделаться от ощущения, будто его обскакали. Вот уже несколько секунд, как Лабан растворился в темноте с лукавой улыбкой на устах, оставив Си-Азаллу в одиночестве. Делать было нечего, кроме как принять сказанное Лабаном к сведению.

Не колеблясь, Си-Азалла повернул в другую сторону и что было мочи помчался в глубь Сиди-Лиедуна.

В это самое время Камаль, возвращаясь домой, пытался скостить путь, пробираясь по стиснутым домами душным улочкам уснувшего старого квартала. Он выбрал дорогу, медленно подымавшуюся вдоль крепостной стены, всю в камнях и рытвинах, которая впитывала таинство неподвижной ночи, подобно балкону, открытому в пространство. Ни рассеянный свет звезд, ни свет хилых ламп, разбросанных тут и там, не мог пробиться сквозь темноту. Камаль шел медленно, словно в нерешительности, полной грудью вдыхая ночную свежесть. Он уже стыдился, что дал стрекача. И что он так переполошился? Камаль не мог взять в толк, как все произошло. Не пристало ему пугаться такого, как Маджар, да и речи Маджара не могли его поколебать. И тем не менее он был испуган и поколеблен; впервые он почувствовал, что его воля отказывается ему служить.

«Мы поставим палатки на площади Согласия, в Гайд-парке…» Как-то раз Камаль видел, как дочка феллаха на ослике проезжала через развалины римского города. С каким равнодушием попирала она эти вечные плиты! Беззаботно, не ведая ни о чем, она миновала величественную триумфальную арку. Ее заботило только одно — да и в том она не отдавала себе отчета — как выбрать путь покороче. Вот так-то! Словно сбывалось пророчество Маджара. Девочка даже не удостаивала взглядом вздыбившиеся груды камней на равнине, носившей отпечаток священного былого. Всего-навсего дочь заурядного, жалкого феллаха — и она даже не соблаговолила своими ногами пройтись по прославленной мостовой, лишь копыта осла цокали по камням. Сердце Камаля учащенно забилось, словно нарисованная Маджаром картина все еще угрожала завладеть его сознанием. Но здравый смысл воспротивился этому, и Камаль отогнал неотступно преследовавшее его видение, которое так походило на правду. Молодой человек радовался мраку, возвратившему ему ясность ума. Разлитую по всему пространству черноту нарушало лишь мерцание светлячков вдали. Ничего не было видно, сколько он ни таращил — до рези — глаза, но теперь, когда он вновь обрел самообладание, это его не тяготило. Однако какая бессовестная ложь! А ведь одни, до него, уже извлекли из нее пользу, другие собирались. Есть ли предел человеческому бесстыдству? Когда оно упорствует в своем стремлении делать только то, что нравится, а ведь к этому все идет…