Бог в стране варваров - [18]

— Все готово. Можно кушать. Если есть желание.

Страстный взор направленных на нее темных глаз не мог не взволновать молодую женщину. Вдруг Хаким вышел из комнаты.

Когда вскоре он вернулся с салатницей, Марта сказала:

— Угадай, кого я только что видела.

Он посмотрел на потолок, как если бы именно там надеялся прочитать ответ.

— Нет, не могу догадаться, — промолвил Хаким, оторвавшись наконец от созерцания потолка. — Кого?

— Эмара.

— Эмара, учителя?

— Да.

— Ну и как он? Готовится к отъезду?

Расположившись напротив, он, не прерывая разговора, накладывал ей на тарелку еду.

— Нет.

— Мне, однако, кажется…

— У него и в мыслях такого нет.

Хаким недоверчиво на нее глянул. Он был так удивлен, что Марта развеселилась:

— Нет, серьезно. Он сам сказал.

Забавно было видеть, как недоверие на его лице сменилось удовлетворением.

— Жан-Мари хочет остаться в Алжире, даже летом никуда не поедет. Он разузнал о нищенствующих братьях, хочет о них с тобой потолковать. У него, по-видимому, свои расчеты.

На этот раз Хаким призадумался.

— Вроде он не похож на тех французишек, что суют свой нос всюду из одного только любопытства. Он не такой, сам знаешь.

— Я и не спорю.

Марта засмеялась.

— Не споришь? Значит, договорились.

— А если ему захочется сопровождать нас во время одной из наших вылазок?

— Как это?

Теперь уже очередь Марты была замолкнуть в изумлении.

— Ему это вполне может взбрести в голову.

Марта прекратила есть и, покусывая губы, размышляла.

— Но, в конце концов, что тут плохого?

— Ничего, кроме того, что он не представляет себе, как, впрочем, и все вы, что такое наши деревни. Зрелище малоприятное, ты уж мне поверь. Сомнительное удовольствие — гостить несколько дней кряду у феллахов, которым нечем даже вас накормить. С непривычки прием может показаться не в меру суровым. Ты, Мики, не подозреваешь, до какой степени одичания могут дойти люди. Если кто неподготовленным попадает в такую обстановку, он рискует просто-напросто потерять веру в человека. Ладно, мы отвлеклись, — заключил он примиряюще.

— Ты славный парень, Хаким, и Эмар тоже человек честный.

— Тоже честный, говоришь?

— Тоже, — улыбнулась Марта.

Они молча продолжили трапезу. Хаким Маджар, по-видимому, размышлял о сказанном, а посерьезневшая Марта время от времени украдкой на него поглядывала.

Поев, он сразу поднялся, сказав жене, что должен уйти. Она слегка изменилась в лице, однако ни о чем не стала спрашивать — Марта никогда в таких случаях ни о чем не спрашивала. Но сейчас она подошла к нему, снова усадила его на стул и пошла за кофе. Хаким не сопротивлялся. Марта подала ему кофе, обняла его, мягко провела по лицу дрожащей ладонью, рука ее скользнула к его векам и нежно их погладила. Он прижал Марту к груди.

Хаким ушел, а она, накинув простенький халат прямо на комбинацию, принялась наводить порядок. Вымыла посуду, протерла кое-где тряпочной пыль и улеглась на кровать. У нее не было привычки отдыхать после обеда — к полуденному сну она уж теперь вряд ли когда-нибудь пристрастится, — но, оставаясь одна, она любила вот так растянуться и предаться размышлениям. И прежде всего об удивительном чувстве, посещавшем ее, когда она была одна, — будто мир раздвигает перед ней свои границы. Это чувство было ей незнакомо до тех пор, пока она не приехала с Хакимом в Алжир. Друзей у них хватало, настоящих друзей, предупредительных, искренне к ним расположенных, о родичах и говорить нечего, семья Хакима жила здесь спокон веков, отсюда такое невероятное количество дядей, теток, племянников, и особенно кузин — о существовании все новых и новых кузин Марта узнавала каждый день. Даже в родном Мёдоне у нее не было столько друзей и знакомых. О родине Марта не тосковала. Доказательством, если бы в таковом возникла нужда, мог бы послужить ее сон, всегда один и тот же, снившийся Марте каждую вторую ночь, — будто она вернулась в домик родителей или прогуливается по старым улицам Медона, встречая знакомых, не скрывающих своего изумления. С радостью Марта обнаруживала, что места, где расцветала ее юность, не утратили прелести. Вот бакалейная лавчонка с красно-карминовым фасадом, куда ее посылали за покупками, вот улицы, спускающиеся под гору, к вокзалу, церковь, нескончаемые леса над городом. И люди. Кюре. Мамина подруга, мадам Сильвестр, Марта ее так любит. А вот ее товарка и наперсница Дениз, в которой Марта души не чает, ей она поведает все-все о своем счастье. И тут Марту поражает мысль, что ей уже не суждено вернуться в Алжир. Смутные, неясные причины накладываются друг на друга, препятствуя ее возвращению. Ей неоткуда взять денег на дорогу. Вокзал, на который она приезжает — думает, что приезжает, — как сквозь землю провалился. Железнодорожное сообщение прекращено. Марту задерживают здесь против ее воли. Она отчаянно сопротивляется или рыдает от бессилия. Но тут сон обрывается, и пробуждение избавляет ее от беды — и Марта, словно цветок, благодарно раскрывается навстречу чистому бесконечному утру, Алжир прежде всего связывался у нее с утренней зарей. После испытанного ею панического ужаса Марте неизменно вспоминались слова из Корана, которые она слышала от Хакима: «Отдаю свою веру богу утренней зари». Превозмогая дрожь в теле, Марта повторяла: