Бог тревоги - [58]

* * *

В отличие от Александро-Невской лавры, здесь никого в деревянные ящики не забили, и черные памятники были открыты ветру и снегу. Я читал имена с табличек. Григорович, Салтыков-Щедрин, Гончаров. В глубине был страшный памятник писателю Мамину-Сибиряку и его жене. Рассеянным взглядом глядит мертвец, а за плечом этого мертвеца другой мертвец, женского пола, еще более мертвый. Такой мертвец, встреча с которым напугает обычного мертвеца. Николая Лескова я отыскал с большим трудом — он лежал под маленьким некрасивым куском гранита. И даже цифр ему пожалели — «1831–95» (вторых «18» не приписали, как у всех остальных).

Зато у Тургенева обнаружился целый египетский саркофаг, и памятник был очень массивным. Обыватель любит Тургенева, а не Лескова. Кого еще любит обыватель? Блока. Пойду-ка я полюбуюсь и его помпезным памятником. Но Блоку мой подход не понравился. Я шел по стрелке к могиле Блока, я твердо знал, где он лежит, но могилы нигде не было. Это было совсем нелепо, ведь я уже видел ее и прошелся трижды там, где могильный обелиск должен стоять, но он все не находился. Зато трижды наткнулся на огромную лохматую голову Бехтерева, напоминавшую голову богатыря из «Руслана и Людмилы». Я задержался у каменного креста, под которым нашел покой воинствующий атеист Белинский, и там обратил внимание, что по дороге кружит машина полицейского патруля.

Чокнутый паренек, разгуливающий по утонувшему в грязном снегу некрополю, волновал их воображение, но сделать они ничего не могли, я чувствовал, что нахожусь под защитой.

Было сразу понятно, что я пришел сюда зря, что кладбище это давно законсервировано, несмотря на огромные пустые пространства вокруг — хватило бы для всего Союза писателей Петербурга и Ленинградской области. Но тут, без особой надежды оглядывая стволы деревьев и одинаковые кресты, я заметил один свежий памятник с маленькой горкой цветов. А совсем рядом — дореволюционный чернеющий обелиск без имени.

Но ни искривленного дерева, ни ржавой низкой оградки, ни уж тем более странно пустого пространства поблизости не наблюдалось. На памятнике было написано незнакомое имя мужчины, прожившего не короткую, но и не слишком длинную жизнь — шестьдесят два года, интересно, что это за тип, для которого сделали исключение.

Литераторские мостки были осмотрены, а впереди оставался весь день. Я решил заглянуть и на соседнее Волковское православное кладбище. Оно было раза в три больше, но, вооруженный своей новой методой, изучением только деревьев, а не могил, я должен был обойти его за час от силы. Выбравшись за ворота, я расслышал, как недовольно и тихо гудит в рюкзаке телефон. Кто бы это мог быть? Неужели Лида!

Она и не думала интересоваться, как я сходил к врачу. Скорее всего, забыла в тот же момент, когда я сообщил о своих намерениях. Непривычно рассерженным голосом она потребовала, чтобы я срочно вернулся домой. Она не могла выйти на улицу, а дети, сидя круглые сутки в квартире, уже сходят с ума. В подтверждение Дима тотчас же издал динозаврий, как ему, должно быть, казалось, рык.

Мне захотелось ответить так грубо, как я очень давно никому не отвечал. Я умираю, а она думает исключительно о себе, о своих идиотских детях, кстати, зачатых черт знает с кем, этого она мне почему-то не сообщала. Может, в деле замешан Максим? Это бы многое объяснило в их поведении.

Но мне помешал голос совести, который вклинился с несвойственной ему быстротой. Он напомнил о незавидном положении женщины в современном мире, и уж тем более матери-одиночки с двумя детьми, и особенно если дети — такие. А я бросил Лиду, эту страдалицу, женскую версию Иова, на растерзание в такой эмоционально тяжелый момент, после смерти соседки. Соседки, с которой она, вероятно, даже приятельствовала, а в итоге пнула ее охлажденный труп. Пусть и невольно, но таким образом она как будто бы оказалась замешана в этой смерти.

В довершение, хотя я надеялся, что голос совести этого избежит, он указал и на самоочевидную вещь. В такой тяжелый для Лиды момент я болтаюсь по кладбищу в разгар рабочего дня, чтобы, вдумайтесь только в это, найти собственную могилу! При том, что сам, как и любой здравомыслящий человек, ни капли не верю в успех подобной затеи.

* * *

По дороге я взял самых дешевых сосисок, консервированный горошек, свеклу и килограмм картошки с землей. Мои сбережения почти иссякли, да и у Лиды денег особенно не было, а кроме того, она пропустила свой единственный на этой неделе рабочий день.

У метро я увидел вывеску «Буквоеда» и решил зайти и за пачкой Таро, точно таких, какие видел у Лехи Никонова. Они лежали огромной грудой среди книг-бестселлеров, завернутые в целлофан, как товар для взрослых.

Хорошо, что расплатиться можно было с помощью электронного аппарата и не обязательно было взаимодействовать с продавцом-консультантом. Это был прыщавый парень в очках, сбежавший из американской подростковой комедии про одержимость сексом. Одержимость, которая долгое время, вплоть до катарсической предфинальной сцены, не получает выхода. И не нужно было выслушивать напутствия паренька о том, что карты Таро — не игрушка, что по ним ни в коем случае нельзя гадать на будущее, ни свое, ни чужое. В противном случае по нему, этому будущему, проедутся, если уподобить свое будущее чистой зеленой лужайке, мощным советским бульдозером.