Бог тревоги - [54]

Тут я сумел наконец привязаться к Греции и хвастливо сказал, что Шолотль — эта калька античного бога Гермеса. На что девушка отозвалась, смеясь: бог Гермес — насколько нам известно из мифов, жизнерадостный ловкий делец, своего рода Остап Бендер потустороннего мира, который чувствует себя как рыба в воде и среди богов, и среди людей. А ее пес Гермес вырос не на Олимпе, а в кронштадтском приюте, и потому хорошо усвоил, что и в мире людей, и в мире теней, и в любом другом из миров, о которых мы не имеем ни малейшего представления, преобладают враждебные и опасные силы. А потому он боялся всего: машин, статуй, детей, квадратных предметов, желтых предметов, воздушных шаров, йогурта из «ВкусВилла», но большей частью — вещей, которые простой человеческий глаз не улавливал. И в основном мексиканский Гермес сидел под покровом кровати, трясясь от ужаса.

Так и не удалось выяснить, про какого белого пса она вела речь, должно быть, девушка обозналась, но мы еще какое-то время поговорили о Греции, о местной шаверме гирос и руинах храмов, и немецких изжаренных солнцем пенсионерах, чьи тела, как обломки потерпевших крушение лодок, болтаются на волнах у берега.

Все это время машины брызгали в нашу сторону содержимым луж, и на пару минут возникло чувство, что это волны Эгейского моря ласкают стопы. Я рассказал ей, как колесил по греческому материку и таскался по античным развалинам, пытаясь почувствовать что-нибудь сверхреальное. Но в итоге добился только того, что в академии Платона застал пожилого мужчину, который, опершись на гигантский валун, мастурбировал. Места потаенной и древней силы открывают другим изнанку реальности, а для меня у этих мест нашелся только дрочащий неопрятный старик с крысиным хвостиком. Моя новая знакомая хохотала так, что из носу брызнул напиток, к которому она только что приложилась.

Еще недавно над всеми моими чувствами преобладала смесь скорби с усталостью, но стоило нам соприкоснуться оголенными участками тел, и вот я дернулся к новой знакомой, которую не знал и, наверное, десяти минут, пытаясь поцеловать. Сделалось одновременно страшно и стыдно, еще секунда, и я бы схватил ее за округлый зад, но кто-то рядом взорвал петарду, дико захохотал, я оглянулся, заметил, что люди валом бегут из клуба, будто внутри пожар.

Дикое наваждение прекратилось, и я увидел нас со стороны. Вот я у всех на глазах пытаюсь забраться в штаны незнакомой девушки, среди клочков тины и пенных хлопьев, в то время как дома сидит Лида, замученная детьми, а в клубе меня ждет Женя, брошенный женой и сходящий с ума, в животе у меня мертвая птица и в это же время где-то лежу я сам, уже закопанный в землю.

Я устремился назад, даже не оглянувшись. Моя новая знакомая крикнула что-то насмешливое вослед, но я только махнул рукой: из служебного входа вынесли и прислонили к стене Женю. Его голова болталась беспомощно, руки висели плетьми, из карманов падали ассигнации. Он бормотал что-то про телефон и про свою Дашу, то ли уже бывшую, то ли еще формально действующую жену.

«Вот и настал мой час», — подумал я, приближаясь.

Я давно уже ждал, когда жизнь представит шанс помочь Жене. Может, это и было моей потаенной и настоящей целью приезда в Санкт-Петербург. Я был сильно виноват перед Женей.

* * *

В тот раз Даша ушла впервые. Она уходила от него многократно, они успели уже развестись и жениться опять, но тогда это был первый раз, самый страшный. Я жил с ними в проходной комнате, за тонкой стенкой, и временами слышал Женино бормотание на одной грустно-усталой ноте и тишину в ответ. Когда она ушла, Женя мотался из комнаты в кухню с глазами больного пса, я пытался его развлечь, но он не реагировал или отвечал несуразно. Перебрав все темы, которые могли его расшевелить, я добрался и до погоды.

— Поэты никогда не говорят о погоде, — улыбнулся он впервые за несколько дней. Было видно, что он раздвинул губы с усилием, как проржавевшие створки. Я давно не влюблялся, и мне не понравилось, как тридцатилетний мужик расклеился из-за простой интрижки.

Это был мой самый простой и, наверное, счастливый период в жизни — три раза в неделю тренировки по тайскому боксу, тупая механическая работа, потом сериал. Я совсем не пил. Это было время простых человеческих радостей. И Женя свалился на меня со своей, как мне казалось, выдуманной трагедией. Его миниатюрная женщина всегда молчала или повторяла фразы, внушенные им, и казалась скорее фантомом, чем полнокровной человеческой особью. Выглядела ситуация так, как будто он написал программу в Visual Basic, и эта программа его покинула.

С каждым днем он терял человеческий облик от горя, и я все больше думал, что он переигрывает, искусственно вводит себя в подходящее состояние, чтобы написать грустный альбом о любви. А крайним в этой истории сделался я — простой паренек, спортсмен, которому плач мальчика-старика за стеной мешает выспаться перед тренировкой. В какой-то момент я даже решил, что весь этот цирк был устроен, чтобы помешать мне тренироваться, сломать мою волю к восхождению, снова утащить меня в неустроенную нервную жизнь.