Бог с нами - [2]
Почти весь предвыборный штаб при этом разбежался, но Мите было по большому счету безразлично, о чем писать, а дома его все равно никто не ждал. В сущности, Миряков был сейчас для него самым близким человеком. Впрочем, своего отношения Митя ничем, кроме хорошей работы, не проявлял: он вообще не очень умел демонстрировать эмоции, искренне полагая, будто одно то, что он общается с человеком, уже достаточно говорит о его чувствах. Разговаривать с людьми Митя не любил. Высокий, как-то нескладно плотный, он молча смотрел сквозь очки в толстой оправе за ухо собеседнику, и у того сразу возникало желание побыстрее закончить свой монолог. С друзьями Митя общался точно так же, разве что на его лице временами появлялась едва заметная улыбка, а когда в разговоре наступала пауза, он, убедившись, что никто больше не претендует на внимание аудитории, начинал говорить — неожиданно эмоционально и, как многие молчаливые люди, слишком быстро.
— Жара! — провозгласил Миряков, вылавливая тапочки из ямки под качелями, вырытой и утрамбованной сотнями пар детских кроссовок и сандалий. — Ничто так не сближает пастыря с его паствой, как обсуждение погоды. Хотя мне всегда казалось, что во всеобщем интересе к метеоусловиям есть что-то неестественное.
Михаил Ильич надел тапочки и, встав с качелей, начал расхаживать взад и вперед по детской площадке, глядя в землю и шагая преувеличенно широко.
— Такое ощущение, будто от того, какая на улице стоит погода, зависит урожай йогуртов в районном супермаркете или сладость меда в телефонных сотах. Можно, конечно, грешить на генетическую память потомственных хлеборобов, за которых землю теперь пашут оптоволоконные черви, а растут на ней все равно только надкусанные яблоки. Но дело, мне кажется, в другом. Погода — это бог современного человека. На нее чуть ли не в буквальном смысле слова молятся: прогноз погоды после новостей уже не один десяток лет заменяет вечернюю молитву. В словах «даждь нам днесь» отчетливо слышится стук капель в стеклопакеты. То ли дождя, то ли конденсата из работающего кондиционера. Погода вообще самое доступное проявление божественного. То есть не только погода — это бог, но и бог — это погода. Этого, кстати, не записывай, — сообщил он Мите, остановившись. — Это еретические мысли исключительно для внутреннего употребления.
Михаил Ильич заглянул в оставшуюся на скамейке чашку и, запрокинув голову, допил последние капли остывшего чая.
— Народу это совершенно не интересно. Народ видит возле автовокзала электронное табло с неправильным временем, но, к сожалению, точной температурой и не понимает, за что его послали в эту баню. Поэтому мы должны объяснить прихожанам, что все обстоит именно так, как и должно быть: только тогда нас будут любить, кормить и в прямом смысле этого слова боготворить. Ибо придет ли настоящий мессия, еще не известно, а без бога в наше время трудно. Чем мы и пользуемся уже который месяц. В общем, надо объяснить, что жара — это такой пробник ада. Надергай, кстати, цитат из Библии, Данте и какого-нибудь Сведенборга: чтобы сковородки, кипящее масло и прочая программа «Смак». По какой-то причине ад всегда ассоциировался именно с высокой температурой. Что, между прочим, немного странно, учитывая климат, в котором возникли авраамические религии. Может, им казалось, что они уже в аду? Про это, кстати, тоже не надо. Вспомним лучше про бани, в которых всегда жила нечистая сила. И про Свидригайлова, чей личный ад был именно в баньке, впрочем, скорее всего сырой и остывшей. С куёницами тоже какая-то чертовщина творилась. Да! — вспомнил Миряков. — Есть у нас что-нибудь в Апокалипсисе про жару?
Митя открыл вордовский файл с Библией и поискал в нем сначала «жар», потом, подумав, «зной».
— «Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем. И жег людей сильный зной, и они хулили имя Бога, имеющего власть над сими язвами, и не вразумились, чтобы воздать Ему славу», — процитировал он через некоторое время.
— Гениально, — одобрил Михаил Ильич. — Как по писаному, что, кстати, немного пугает. Значит, наша жара — это демоверсия ада, имеющая целью устрашить и вразумить. Чтобы не хулили и вообще не охуливали. Таким образом, рай — это полная противоположность жаре, то есть мороз. А с небесами вышла вполне простительная путаница: ближневосточные пророки, понятия не имевшие, что такое снег, приняли привидевшиеся им сугробы за облака. Неслучайно главное воплощение добра — это Дед Мороз, который, между прочим, каждый год устраивает Нестрашный суд, награждая тех, кто хорошо себя вел. Тему Деда Мороза как Бога-Праотца и его внучки Снегурочки, принесшей себя в жертву, мы из понятных соображений развивать не будем. Хотя намекнуть можно. А главное воплощение зла в русских сказках — это, конечно, Баба-яга со своим маленьким печным адом. Судя по всему, именно они — Дед и Баба, которые никак не могут разбить наше золотое яйцо. И маленькие мы забрались под стол на их кухне, боясь пахнущей газом плиты и восхищенно таращась на нарядный холодильник. Баба тащит из духовки противень с подгоревшими пирогами, еще не замечая, что второпях ухватила его новой юбкой, которую взялась подшивать. А Дед стоит перед открытым холодильником и ест прямо из кастрюли слипшиеся макароны. Тем временем мышка-то хвостиком уже махнула.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Ну давай, расскажи мне про осень. Какая она у тебя в душе? Мне очень интересно, как она помогает тебе создавать твою поэзию, рисует в твоём сознании буквы, которые затем складываются в слова, которые, в свою очередь, объединяются в предложения? Так рождается магия — магия твоего слова — грациозная и нежная, как и ты? Чувствовать эту твою магию, растворяться в ней, осязать её на уровне инстинктов и становиться с ней одним целым, что может быть лучше?
Центральной темой рассказов одного из самых ярких литовских прозаиков Юргиса Кунчинаса является повседневность маргиналов советской эпохи, их трагикомическое бегство от действительности. Автор в мягкой иронической манере повествует о самочувствии индивидов, не вписывающихся в систему, способных в любых условиях сохранить внутреннюю автономию и человеческое достоинство.
«…Уже давно Вальтер перестал плакать; Юлиус сидит с газетой у печки, а сын устроился у отца на коленях и наблюдает, как во мне оттаивает замерзший мыльный раствор, — соломинку он уже вытащил. И вот я, старая, перепачканная чашка с отбитой ручкой, стою в комнате среди множества новеньких вещей и преисполняюсь чувством гордости оттого, что это я восстановила мир в доме…» Рассказ Генриха Бёлля опубликован в журнале «Огонёк» № 4 1987.
Четвертый из рассказов о Нике Адамсе, автобиографическом alter ego автора. Ник приходит в гости в коттедж своего друга Билла. Завтра они пойдут на рыбалку, а сегодня задул ветер и остается только сидеть у очага, пить виски и разговаривать… На обложке: картина Winter Blues английской художницы Christina Kim-Symes.
В книге рассказывается об интересных особенностях монументального декора на фасадах жилых и общественных зданий в Петербурге, Хельсинки и Риге. Автор привлекает широкий культурологический материал, позволяющий глубже окунуться в эпоху модерна. Издание предназначено как для специалистов-искусствоведов, так и для широкого круга читателей.
Фантасмагория. Молодой человек — перед лицом близкой и неизбежной смерти. И безумный мир, где встают мертвые и рассыпаются стеклом небеса…