Бог, природа, труд - [28]

— Может, и впрямь так оно лучше. Что ж, с богом.

Бабушка попыталась встать и не смогла.

— Ноги отяжелели, — улыбается она. — Посидишь, так и вовсе немеют. Вот она, весна, косточки ломит.

Отец помог ей подняться и проводил в гору.

Мать сидела молча, только время от времени вытирала глаза. Она и сейчас молчала.

Впервые Аннеле слышала, чтоб отец с бабушкой так говорили. Недоумевая, поглядывала она то на одного, то на другого. Что все это значит? Что такое стряслось? Что еще должно случиться?

— Отец уйдет из Авотов? — спросила она испуганно, когда они с матерью остались вдвоем.

— Не только отец, все мы уйдем.

— Из Авотов?

— Да.

— Уйдем из Авотов? Насовсем? — девочка своим ушам не верила.

— Да, детка, да. Скоро уж, на Юрьев день.

— Нет, нет! — замотала головой Аннеле. — Это ты шутишь со мной? Ты нарочно, я знаю.

— Ты же слышала, что говорил отец. Разве шутил он?

— Но как же можем мы уйти из Авотов?

— А ты думала, что мы здесь век проживем? Это же не наш дом. Нет у нас дома нигде. Знай об этом. Ты уже большая. На Юрьев день и уйдем.

Да, все это было правдой. Отец не шутил, и мать не обманывала девочку. Аннеле слушала, как будто все это ее не касалось, и понять ничего не смогла. Никогда, никогда не думала она, что настанет час и придется покинуть Авоты. Подошел отец, присел с ними рядом.

— И для тебя настанут трудные дни, — сказал он Аннеле. — Каждый день пасти станешь.

— Какой из нее пастух, — жалеючи произнесла мать, лаская девочку. — Только восемь исполнилось. Да еще овцы, которых Лаукмалис сулился пригнать на лето. Где ж ей с ними управиться!

— Не так страшно. Зачем работой пугать, ни темная, ни светлая стороны которой ей неведомы. Пастбище большое, на версты тянется, ни полей, ни пашен нет, так что и стеречь нечего. Да и дочка у нас не балованная. Сызмальства к труду приучена. Как сама думаешь, сможешь пастушить, как большая? — улыбнувшись, обратился отец к Аннеле, пытаясь скрыть за улыбкой чувство горечи.

Девочка не нашлась, что ответить. Она была оглушена столь неожиданно свалившимся на нее известием. О переезде говорили, как о деле решенном, она должна была смириться с неизбежностью надвигавшихся событий, с неотвратимостью будущего, в которое и ей позволили заглянуть; и она поняла, что впредь труд будет для нее не игрой, а нелегкой обязанностью. Все эти чувства Аннеле испытывала впервые. И казалось ей, что все происходит не наяву, а во сне.

— Что поделаешь? Неужто я с легким сердцем покидаю Авоты? Здесь стояла моя колыбель, здесь прошло детство. Именно потому и бился я все эти годы. Неужто в радость каждую весну рушить собственное гнездо? Но такова она, жизнь!

— Жизнь? Жизнь? Кто она, эта жизнь? — подняла испуганные глаза Аннеле. Но ни отец, ни мать словно не заметили ее вопрошающего взгляда и продолжали начатый разговор.

— Послушай ты тогда своих братьев, — промолвила мать, — не пришлось бы тебе ходить с места на место, был бы у тебя свой дом, свое хозяйство. Разве мало возили тебя братья по хуторам, где были дочки на выданье? Мог пойти в примаки. Но не захотел. Взял бедную батрачку, и вот оно как все обернулось.

— Братья хотели, чтоб жил я их умом, а не так, как мне по душе. Я же выбрал жизнь с тобою в бедности, а не с богатой да нелюбимой. Ты была девушка совестливая, пригожая, работящая, чего больше желать?

— Я тогда еще всерьез на тебя не заглядывалась, — проронила мать с глубоко затаенной улыбкой.

— Для детских ли ушей все это? — Отец обеспокоенно обернулся к Аннеле, словно собираясь ее отослать.

— А что дурного мы говорим? — заметила мать, еще крепче прижимая к себе дочку. — Я думаю, все наши речи и ребенок может слушать. Да, заглядывалась я тогда на другого парня, только и ждала, когда отступишься от меня, пойдешь в примаки. Потому-то все тянула и тянула с ответом. В Упесмуйже, где тогда батрачили, был парень, может, помнишь…

— Юрген? — удивленно произнес отец.

— Он самый. Красивей тебя был и на выдумки горазд.

— Знаю, знаю. Ветрогон!

— По молодости разве понимаешь? Нравился он мне. А родители все отговаривали — Юрген, мол, перекати-поле, никто ни роду, ни племени его не знает. Нынче здесь, завтра там. Авот, мол, тот другое дело. Все говорят — человек порядочный. За таким мужем всегда сыта будешь. Вот так и случилось — то ли родительский совет, то ли верность твоя неколебимая, то ли беспечность Юргена — а может, все вместе — только мысли мои все чаще стали к тебе обращаться, все о тебе думала, пока сама не заметила. И вот как-то по весне, черемуха уж зацвела, была я воскресным утром у родителей в Межсаргах и слышу вдруг, как зазвенел лес — идет кто-то, песню поет. А уж как славно ты пел тогда! У меня точно пелена с глаз упала: до чего, думаю, пригож и хорош должен быть человек, который так поет. И нет на всем белом свете лучшего. Вот тогда и решила: пойду за тебя.

Аннеле захныкала. Незнакомые слова обрушились на нее тяжкой ношей, от которой как-то надо было освободиться.

Мать умолкла, словно спохватилась — может, и вправду неладно так говорить при детях? Отец пересадил девочку к себе на колени.

— Что плачешь, дочка? Мы ведь все вместе. Живы-здоровы. И вся жизнь у нас впереди. Все уладится с божьей помощью.