Бог и человек по богословию В. Н. Лосского - [3]
Вне христианского учения понятие об Абсолюте, т. е. Боге, противопоставляется. Так, например, у иудеев и в авраамичном исламе монотеизм утверждает Бога как Личность, но не знает Его природы. Мир античный приближался к монотеизму метафизическому, предчувствовал природу Абсолюта, но оказался неспособным проникнуть в глубину не иначе, как только путем растворения ищущей Личности.[15] Иное положение в откровенной религии.
Библия утверждает непреложную изначальность Бога, одновременно абсолютного и личного. Христианство освободило человека от этих двух ограничений, открыв одновременно во всей полноте личного Бога и Его природу. Тем самым оно завершило все лучшее у Израиля и у других религий или метафизических систем. И это было сделано не в каком‑то синкретизме, но во Христе и через Христа, действительно соединившим Божество с человечеством. Но поскольку такое единение возможно только через личную практику, это решение вызывало и вызывает у многих соблазн.
Для иудеев «соблазн» состоит в том, что Единый, трансцендентный Бог, не имеющий общей меры с человеком, может иметь Сына, Который Сам есть Бог и, одновременно, человек, униженный и распятый?!
Для эллинов «безумие» заключается в возможности Абсолюта воплощаться в личность, неподвижной вечности входить в сферу времени?!
В предпосланных рассуждениях В. Лосский предостерегает богослова от двух опасностей: первая — когда богослов является «эллином» в Церкви и настолько подчиняется законам логического мышления, что интеллектуализирует Откровение, утрачивая библейское чувство конкретного и тот «экзистенциальный» характер встречи с Богом, которым определяется очевидный антроморфизм Израиля.[16] Этой опасности, существовавшей с эпохи схоластики вплоть до ученых 19–го столетия, в нашу эпоху, соответствует опасность противоположная: опасность некоего искусственно построенного «библе- изма», который пытается противопоставить традицию Израиля философии греков и преобразовать их теорию в чисто семитских категориях.
«Богословие, — пишет В. Лосский, — должно выражать себя на языке вселенском. Не случайно–же Бог поместил отцов Церкви в греческую среду: требование философской ясности в сочетании с требованием глубины гносиса побудило их очистить и освятить язык философов и мистиков, дабы сообщить христианскому благовестию — вмещающему, но и превосходящему Израиль, — все его вселенское значение».[17]
Откровение в своей полноте — это история, это исторгаес- кая реальность, от сотворения мира до парусии, т. е. второго славного пришествия Христова.
Таким образом, Откровение есть всеобъемлющее нас «тео- космическое» отношение. «Мы не можем, — говорит В. Лосский, — не только познавать Бога вне Откровения, но и судить об откровении «объективно», то есть извне. Откровение не знает «внешнего», оно есть отношение между Богом и миром, внутри которого — хотим мы этого или нет — мы пребываем».[18]
Бог имманентен и трансцендентен одновременно: имманентность и трансцендентность взаимно друг друга предполагают. В диалектике Откровения имманентность позволяет нам именовать трансцендентное. Вот отчего мы не можем мыслить Бога в Нем Самом, в Его сущности в Его сокровенной тайне. «Попытки мыслить Бога в Нем Самом повергают нас в молчание, потому что ни мысль, ни словесные выражения не могут заключить бесконечное в понятия, которые/определяя, ограничивают. Поэтому греческие отцы в познании Бога пошли путем отрицаний».[19]
§ 2. АПОФАТИЗМ.
«Путь негативный, апофатический, стремится познать Бога не в том, что Он есть, а в том, что Он не есть».[20]
Апофатическим способом пользовались неоплатонники и индуизм, но своего крайнего предела этот способ достиг опять‑таки у Плотина, «когда философия сама себя умерщвляет и философ превращается в мистика».[21] Но между такими исканиями и христианским богословием лежит бездна, как уже было замечено ранее.
Такие богословы, как Григорий Богослов или псевдо–Дионисий Ареопагит/в труде «Мистическое богословие»/, — идя по стопам Плотина, не видят в апофатизме Откровения, а только вместилище для его идей. Путь отрицания ведет их до предстояния перед личным Богом, соединения с Ним по благодати.[22]
Путем систематического отрицания всего того, что не есть Бог, философы приходят к утверждению, что Бог в самой природе Своей непознаваем, но «Он, тот Бог, Которому можно сказать «йі», Который открывает Себя, Личного, Живого».[23] В литургии саИоанна Златоуста перед «Отче наш» мы молимся: «И сподоби нас, Вла- дыко, оо дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небесного Бога Отца, и глаголати: Отче наш».[24] В греческом тексте — «Тебя, έπουράνιον «εόν» ‚ - т. е. Бога, которого невозможно наименовать, Бога апофатического, Сверхнебесного.
Уже в Ветхом Завете присутствует этот негативный момент — образ мрака, так часто употребляемый христианскими мистиками, мрак Синайской горы, молитва Соломона при освящениии храма, наконец, слова псалмопевца: «Мрак соделал еси покровом Своим» /ПсЈ.7, 12/.
