Бог—человек—общество в традиционных культурах Востока - [37]

Однако оазисы древней экзотической культуры Востока, возникавшие в столицах империй, в торговых городах, в храмовых центрах, не смогли создать в действительном смысле обшественно-значимого культурного субстрата, способного противостоять культуре социальной «матрицы», т. е. общине (здесь и далее мы понимаем общину в широком культурном контексте как форму организации человеческой жизни в виде культурного целого). Традиционная община, не нуждавшаяся в обмене продуктами труда и природной среды, являлась самодостаточным общественным организмом, воспроизводившим на всех уровнях дуализм своих отношений: природного и общественного, коллективного и частного, родового и семейного, деспотии и демократии, мифологического и реалистического познавания мира.

Именно община (как культурно-доминирующий тип: Варна, сангха, дзундзу, умма и пр.) создает архаичную цивилизацию, в которой за многообразием этнокультурных отличий мы видим устойчивые формы воспроизводства социокультурной жизни. Однажды найденная в этой цивилизации гармония между человеческим коллективом и средой обитания, между центростремительными и центробежными силами внутри самого общества направляет старания последующих поколений на ее закрепление и упрочение. Этому же служат соответствующий подбор нравственных предписаний, их мифологизированное обоснование, ритуальное нарушение и обновление.

Понятие «субъект» восточного общества

Теперь в самом общем виде мы могли бы сказать, что субъектом восточного (традиционного) общества выступает субъект общины как типа социальной связи, как способа организации всей общественной жизни. Прежде всего этот субъект и в историческом, и в физическом, природном, пространственно-временном континууме не самодостаточен, он как бы не принадлежит самому себе, он не выделился как индивидуум и реализует себя через некоторый псевдосубъект — род, племя, общину, государство, касту, религиозную секту и т. д. Это качество субъектности лежит в основе всех глобальных культурных и исторических явлений и событий восточного общества. На нем, по сути дела, покоятся и восточный деспотизм, и знаменитый восточный мистицизм, уход от реальной жизни в медитацию, и не менее известное чувство коллективизма, взаимоподдержки, семейных и кровнородственных уз, чувство глубокой причастности к жизни своего локального сообщества (а равно и чувство отвращения к чужому, иному), и часто интуитивное, т. е. обладающее субъективной достоверностью, но не концептуализированное, ощущение тотальности единого космического, людского и природного закона.

Утверждая, что главные свойства субъектности традиционного общества есть результат 1) невыделенности человека из окружающей его социально-природной целостности, 2) его самореализации через трансцендентный по отношению к нему псевдосубъект, мы, разумеется с сильным упрощением, решаем задачу определения типа субъектности, различимого во всем многообразии индийской культуры.

Отмечая, что основное качество субъективности в Индии коренится в типе социальных отношений, что, более того, именно этот тип социальной связи и в историческом, и в сущностном плане принципиально нормативен, мы должны наполнить это утверждение реалиями человеческого бытия, выйти, если можно так выразиться, на экзистенциальный уровень культуры, попытаться хотя бы в набросках показать ее не только социальные, но и метафизические очертания, интуиции, прозрения.

Рассмотрим более подробно на текстуальных примерах понятие «варна—ашрама—дхарма», что можно условно перевести как «священный закон, установление сословных и возрастных обязанностей», который регулировал жизнь от рождения и до смерти любого члена традиционного индийского общества. Как показывают многочисленные источники, еще со времени «ариизации» Индии, т. е. приблизительно с X— IX вв. до н. э.[126], все общество делилось на четыре основных: сословия — брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры. Это социальное деление, как и в любом другом традиционном обществе, было мифологизировано.

По одной, наиболее ортодоксальной «версии», верховный бог Брахма (Праджапати) породил «из себя» людей. «Порождены от уст его брахманы, а кшатрии — от рук; от чресл родились вайшьи-богатеи, от стоп же — слугл-шудры» (Мок- шадхарма 298, 5—6, далее М.)[127]. По другой, более «социальной», «этот мир без различий создал Брахма когда-то брахманским, но (со временем) окрасились варны делами» (М.188.10). Первый сюжет является явно брахманистским (жертва первочеловека Пуруши, творящего из себя самого мир), второй свидетельствует о последовательной социализации, трансформации брахманизма в индуизм, т. е. в более позднюю систему религиозных взаимоотношений. Однако важно подчеркнуть то обстоятельство, что обе версии кастовых отношений зафиксированы через некоторую аксиологическую трансценденцию[128], гарантирующую своим таинственным всевластием их безусловное выполнение, другими словами, выполнение сословных обязанностей есть одновременно и выполнение священного закона: «Священный закон для людей— источник жизни, для богов на небесах он — амрита (напиток бессмертия); за выполнение дхармы вкушают смертные после смерти бесконечную радость» (М. 193.34).