Боевыми курсами. Записки подводника - [26]

Палуба и трюмы «Волги» были завалены имуществом различных отделов и служб флота. Во многих каютах еще жили недавно эвакуированные из Севастополя семьи военных моряков. Вид у них был изможденный, что неудивительно: они совсем недавно перенесли невероятную тяжесть первого штурма Севастополя. «Волга» выходила из Севастополя под непрерывной бомбежкой авиации и обстрелом дальнобойной немецкой артиллерии. Да и на морском переходе из Севастополя в Поти ее не раз атаковали бомбардировщики и торпедоносцы противника.

Разместив команду в глубоком трюме «Волги», я вошел в отведенную нам с инженером-механиком Шлопаковым двухместную неуютную каюту, снял промокший насквозь кожаный реглан, расстегнул китель, давивший горло, и прилег на голую корабельную койку. Машинально взял со стола одиноко лежавшую книгу в бледно-зеленой обложке, но понял, что читать не хочу. Вспомнил Севастополь, семью, спокойные счастливые мирные дни…

Вот она, «скоротечная война»! Вместо родного Севастополя мы с моря, после боевой позиции возвратились в прежде неведомый порт Поти. Боевые корабли Черноморского флота тоже были вынуждены перебазироваться в кавказские, необорудованные для базирования военных кораблей, порты: Новороссийск, Геленджик, Туапсе, Очамчира, Батуми.

Кроме того, все эти базы обладали вторым серьезным недостатком: они были значительно удалены от районов боевых действий наших подводных лодок, и на переходы морем мы стали затрачивать до семи суток, что значительно сокращало время нашего пребывания на позиции…

Вместе с Григорием Никифоровичей Шлопаковым мы стали собираться в город на почту: в течение нескольких месяцев мы ничего не знали о судьбе наших семей. У меня же была особая причина для беспокойства: я ждал сообщения от Веры Васильевны — она вот-вот должна была родить.

Прежде чем покинуть наше новое пристанище, мы решили познакомиться с некоторыми грузинскими приветствиями. Для этого мы пригласили в каюту моториста Аракельяна. Он явился, как всегда, аккуратно одетый, с добродушной улыбкой и, переминаясь с ноги на ногу, спокойно доложил:

— Прибыл по вашему приказанию.

— Аршак Минасович, вы грузинский язык знаете? — обратился я к нему.

— Знаю, товарищ помощник.

— А скажите, пожалуйста, как по-грузински звучит «здравствуйте»?

— Гомарджоба, — ответил он.

— А как будет звучать «товарищ»?

— Кацо. Мадлобели, кацо, — спасибо, приятель.

— А как обратиться к девушке или женщине?

— Генацвали…

Ну вот, решили мы, теперь не стыдно будет встретиться с жителями загадочного для нас Поти и приветствовать их на родном языке Грузии. Запомнив интересующие нас грузинские слова, мы поблагодарили Аршака Минасовича и стали собираться к выходу в город.

Надев кожаные сапоги и регланы, мы спустились по широкому трапу «Волги» на стенку потийского порта.

Картина, представшая нашему взору, была потрясающей. Торговый порт, что называется, кипел: бескрайняя многонациональная толпа суетилась и волновалась. Это был настоящий муравейник, встревоженный чьей-то недоброй рукой. Одни разгружали стоявшие здесь же, у стенки, транспорты, другие перетаскивали какие-то громоздкие ящики, станки, заводское и флотское оборудование или просто житейский скарб. Певучий украинский говор херсонцев и николаевцев сливался со специфическим говором одесситов, но чаще всего, конечно, слышалась русская речь, и лишь изредка ее прерывали громкие грузинские возгласы.

На берегу, у складских помещений торгового порта, на кораблях и судах, стоявших у стенки, раздавались отрывистые команды. Офицеры и матросы, судостроительные рабочие и портовые рабочие-мингрелы разгружали заводское оборудование николаевских судостроительных заводов и бесчисленное имущество флотских отделов и управлений.

Пневматические молоты бойко отбивали ритм в судостроительной мастерской, которую беспорядочно озаряли яркие вспышки электросварки. На железнодорожных путях пронзительно кричали черные от копоти маневровые паровозы и, нещадно дымя, тащили за собой полуразбитые платформы и вагоны. Над этим муравейником неспешно шевелились длинные «руки» портальных кранов.

Мы подошли к одному из двух деревянных мостов, перекинутых через мутную, с серым илистым дном реку Рион. Эти мосты соединяли порт с городом, который почти не просматривался через пелену дождя. Но на ближних улицах в палисадниках видны были стоящие на сваях дома с широкими верандами, на которых местные жители сушили связки кукурузы и лаврового листа. Было очень сыро. Даже эвкалиптовые деревья, казалось, набухли, и их листья опадали на залитую водой землю.

Здесь я впервые увидел этих могучих великанов. Самые высокие лиственные деревья планеты растут быстро и, вытягиваясь за четыре года до 12 метров, за всю жизнь могут достигать стометровой высоты. Позже я узнал прозвища, которые дали эвкалипту, самому распространенному дереву своей родины, австралийцы-аборигены, — «дерево жизни», «алмаз лесов», «дерево чудес». Последнее, по-видимому, дано потому, что листья эвкалипта всегда поворачиваются ребром к свету, из-за чего его крона не дает тени. Но в этот день не было даже намека на солнце — сплошная хлябь, через которую люди пробирались с необычайным упорством.