Боевая рыбка - [10]

* * *

Никто не обсуждал этого в то время, но что в высшей степени занимало наш ум, что проявилось в последующих разговорах — это страх. Не столько боязнь противника, как боязнь того, что мы окажемся трусами. Я не понимаю, как человек может говорить о том, храбр он или нет, до тех пор, пока не попадет под обстрел, а в тот период вряд ли кто из нас под него попадал.

В тот последний период учебы я вновь и вновь спрашивал себя не о том, буду ли убит или ранен, а о том, не испугаюсь ли я. Я уже до смерти боялся того, что, когда полетят глубинные бомбы или возникнет какая-нибудь еще чрезвычайная ситуация, я запаникую и не смогу выполнять свои обязанности. А обязанностей у каждого моряка на подводной лодке множество. В моем случае, в качестве офицера погружения, я отвечал за дифферент лодки, за погружение, за поддержание ее нейтрального надводного положения за счет изменения количества воды в балластных цистернах. Эти задачи требуют живости ума и большого хладнокровия. Однажды у Сан-Диего, ослабевший от напряжения, к утру я был просто не способен вычислить утренний дифферент. Я был слишком вымотан для того, чтобы произвести самые элементарные подсчеты. Ну а что будет, подумал я, если к смертельной усталости добавятся все стрессы и эмоциональные нагрузки при атаке?

Нервным перенапряжением, как я полагаю, и объясняются проявления необузданного веселья — чуть ли не безумные выкрики и истерический смех после завершившегося победой столкновения с противником. Похоже, это такая форма поздравления самого себя: каждый испытывает облегчение и торжествует, что не оказался трусом.

В период нашей учебы, когда нам доводилось общаться с подводниками, ходившими в боевые походы, и слышать о случаях, когда они попадали под глубинные бомбы или пускали торпеды по врагу, сердца наши наполнялись завистью. Мы не подавали виду, что это произвело на нас впечатление, и приходили в бешенство от снисходительности, с какой они говорили. Бог мой, я думал, что, если когда-нибудь окажусь на лодке, которая потопит вражеское судно, получу удовлетворение на всю жизнь. А они говорят об этом как о чем-то обыденном!

Ко всем этим поискам себя добавлялось естественное беспокойство за жен и семьи, обреченные на мучительное ожидание, и наша озабоченность относительно их будущего. В те первые месяцы мы испытывали гнетущее чувство, что никто не вернется назад. Сплошь и рядом оно находило яркое выражение. Помню одного моряка, который, отбывая, протянул жене запечатанный конверт с пометкой сугубо пессимистического характера: "Вскрыть после моей смерти".

Бедная женщина вскрыла его в тот же день, что вполне естественно, и нашла там подробные указания о том, как ей следует дальше жить, как растить оставшихся без отца детей, и наказ вспоминать о нем в годы вдовства. Сомневаюсь, что это пошло на пользу ее моральному состоянию. Ее муж, между прочим, вернулся с войны невредимым.

В дальнейшем чувство, что это будет армагеддон, исчезло. После того как я совершил первый и второй свои боевые походы, уже редко думал, что погибну. Не думали так и другие моряки, и полагаю, что так не думали и наши жены. От необоснованного пессимизма мы перешли к столь же необоснованному оптимизму. Но это пришло позднее; а когда мы покинули Сан-Диего и легли на боевой курс, мы были суровым и имевшим определенный психологический настрой экипажем. Мы сказали наше последнее прости. Мы были брошены в неизвестность.

Еще одна и более крупная неизвестность оставалась запертой внутри нас. Ключ находился где-то в южной части Тихого океана.

Глава 3 Атака

Все, что осталось от первого потопленного нами судна, — это легкая струйка дыма и темный силуэт на горизонте. Это было примерно через месяц после того, как началось наше первое патрулирование, и через две недели после того, как мы упустили нашу первую цель.

"Уаху" прибыла в Пёрл-Харбор в начале августа и оставалась там две недели на время интенсивной боевой учебы. Затем, до конца месяца, мы отбыли, получив приказ следовать к Каролинским островам, в частности островам Трук, по-видимому считавшимся тогда наиболее опасным бастионом японцев на Тихом океане и ключевым морским оборонительным рубежом на востоке.

Стоит ли говорить, что наше представление о том, что должна делать субмарина в боевом патрулировании, коренным образом изменилось после бомбардировки Пёрл-Харбора? Большая часть наших довоенных учений проводилась с тем расчетом, что подлодка будет выступать в роли разведчика, следующего впереди надводного линейного флота, — стереотип мышления, родившийся под влиянием Ютландского сражения[1] в Первую мировую войну. Считалось, что главная функция подводной лодки состоит в том, чтобы следовать впереди флота приблизительно на день пути, обнаружить противника, послать об этом донесение и атаковать во взаимодействии с нашими собственными силами. Однако после того, как наш Тихоокеанский флот был частично потоплен, частично выведен из строя в Пёрл-Харборе, стало очевидным, что такого рода стратегия не годится. У нас не было флота. К тому времени, как «Уаху» вышла на свое первое патрулирование, стратегией стала неограниченная свобода атаковать и топить любые вражеские плавсредства, будь то военные корабли или торговые суда. Собственно говоря, события показали, что это была, несомненно, самая важная функция из тех, которые могла выполнять подводная лодка.