Боевая молодость - [4]

Турло выслушал меня, глядя в бумаги. Затем встал.

— Товарищ Буданцев, — строгим голосом сказал он, — я вас очень хорошо понимаю. Но с учебой успеете. Вы еще молоды. В Особом отделе мало грамотных членов партии. У нас вы больше принесете пользы революции, чем в институте. Саботажником вас не сочтут, мы сообщим куда следует. Идите и работайте. Все.

Я круто повернулся. И Борисов слушать даже не стал меня, когда я начал передавать ему разговор с Турло.

— Потом расскажешь, — перебил он меня, — а сейчас иди к начальнику отделения Потапову. Он видел тебя, считает, что ты сгодишься к одной какой-то операции. Сразу к нему иди. Он звонил только что. И поддержи честь нашего отделения. — Он подал мне руку.

И я понял, что судьба моя решена.

Начальник отделения Потапов был из рабочих, член партии с дореволюционным стажем.

— Так, — произнес он, когда я представился. — Вот и студент у нас появился. Выправочка подходящая. И красив парень. Садись… Какой же рост у тебя?

— Сто восемьдесят два.

— Ты офицером где служил?

Думаю, анкеты он мои читал, всю подноготную уже знал, но хотел лишний раз проверить. Я ответил, что офицером царской армии не служил, что после окончания школы прапорщиков уехал к родителям в Тамбов, где в феврале восемнадцатого года вступил в ряды Красной Армии.

Он кивал.

— Еще такой вопрос, Буданцев: есть ли у тебя офицерское обмундирование?

— Откуда же! — сказал я. — Есть старая студенческая тужурка и фуражка. Больше ничего у меня нет.

— Ясно. Слушай, а целовать дамочкам руки, как говорится, шаркать ножкой, выделывать разные интеллигентские фигли-мигли ты не разучился?

Я рассмеялся.

— Думаю, что нет, — сказал я, — не разучился. Такое не забывается. Все зависит от обстановки. От обстоятельств.

— Кто в Екатеринославе тебя знает?

— Хозяева квартиры и только как студента института.

— Ты уже был у них?

— Нет.

— Они знают, с кем ты уехал из города?

— Нет. Они не могут знать этого.

— Добро. — Он выдвинул ящик стола, вынул две толстые тетрадки в коленкоровом переплете коричневого цвета. — Держи. Это дневник. Все, что написано в нем, выучи назубок. Как учил «отче наш» в детстве. Выбери одного из друзей хозяина дневника, попробуй влезть в его шкуру, понимаешь? Чтоб смог изобразить этого самого друга. Срок — два дня. Отправляйся на свою квартиру. Ты для этих Петровых, для всех — опять студент. Где был это время, придумай сам. Пропуск, удостоверение сдай в комендатуру и пока что к нам ни ногой. Через два дня в десять вечера встречаемся вот по этому адресу. — Он показал мне адрес на листке бумаги. — Запомнишь?

— Запомнил. Но для чего нужно все это?

— Потом узнаешь. Исполняй задание.

Я поспешил к моим милым старикам Петровым, сочиняя версию, где я был. Старики копошились в саду. Оба вскрикнули, увидев меня.

— Голубчик, сыночек ты наш, — причитала Мария Григорьевна, — целехонек? Вернулся! Где же ты пропадал? А мы думаем, а мы гадаем! — У нее даже слезы на глаза навернулись.

Николай Иванович достал из погреба долго хранимую бутылку с наливкой. И вскоре мы сидели на веранде за столом. Пыхтел самовар, я врал, как пробирался по мосту на ту сторону Днепра, про железнодорожника, приютившего меня в своем доме. Едва начало смеркаться, я сказал, что очень устал, глаза слипаются. — Мне было неловко перед стариками.

— Иди, иди, Иван Иванович, иди, Ванюша, поспи, постелька ждет тебя…

Тетради оказались дневником поручика Бориса Сергеевича Гавронского. С армией Деникина он отступал до Новороссийска, там сдался в плен нашим. В дневнике Гавронский подробно и откровенно описывал свою жизнь со дня выпуска из военного училища. Как играли в карты, кто мошенничал, сплетни о знакомых и друзьях, о женщинах, с которыми встречался. Очень метко давал всем характеристики.

Он служил в шестом полку Дроздовской дивизии.

С восторгом описывал поручик подвиги своего полка и всей дивизии. Во время отступления Гавронский тоже вел свой дневник, занося даты боев, названия городов, деревень.

Память у меня была прекрасная. За два дня я проштудировал обе тетради. С утра для порядка уходил в институт. По дороге экзаменовал себя. Бродил в саду, сидел в беседке с учебником физики или математики. Хозяева мои думали, что я занимаюсь по программе, и старались меня не беспокоить.

В назначенное время я явился на квартиру, указанную Потаповым. Он сидел за столом, разговаривал по телефону и приветствовал меня кивком. Я огляделся: в комнате ничего лишнего — стол, кровать. На подоконниках цветы в горшках. Дверь вела на кухню и к запасному выходу. Я посмотрел в окно.

— Отойди от окна. — Потапов положил трубку. — Ох студент, студент! — Он задернул на окнах занавески. — Садись и отвечай на вопросы.

Он «гонял» меня чуть ли не по всем страницам толстых тетрадей. По его лицу я не мог понять, доволен он или нет, тем более что некоторые даты событий я не помнил. Наконец Потапов прекратил экзаменовать, помолчал и решительно ударил ладонью по столу.

— Все, молодец, — сказал он. — Добро. Голова у тебя хорошая, студент. Добрая голова. Пошли на кухню, закусим, чайку попьем.

Мы ели колбасу с белым хлебом, запивали чаем. И вот что я узнал. За три дня до выезда Особого отдела из Екатеринослава ночью часовой у моста через Днепр застрелил неизвестного гражданина. В большом рюкзаке убитого обнаружили тол, взрыватели и бикфордов шнур.