Боевая молодость - [2]

Выслушав женщину из канцелярии, я задумался. Родители моего однополчанина не ждут постояльца, возможно, я им буду в тягость. И я отправился к Петровым.

Хозяйку звали Марией Григорьевной, а мужа ее — Николаем Ивановичем. Приняли они меня очень приветливо. Как родного. Как оказалось, — бывают же такие совпадения! — их сын тоже учился в Горном институте, тоже, только годом раньше меня, закончил Одесскую школу прапорщиков. Погиб он в Австрии во время Брусиловского прорыва. За ужином Петровы рассказывали, какие ужасы творились в городе за последние годы: когда отступали деникинцы, за Александровской больницей в овраге расстреляли более трех тысяч рабочих, пленных красноармейцев. Солдаты грабили население.

— И чеченцы народ грабили, — говорила Мария Григорьевна. — И махновцы тоже грабили и убивали. По ночам, Ваня, и сейчас бандиты покоя не дают. А в чека, говорят, — шептала она с испугом на лице, — как заберут человека, то уж больше никто его не увидит…

Я видел, как хозяева мои испуганы и как они рады мне. Я пообещал, что в общежитие не уйду. Все годы учебы буду жить у них.

И Петровы, возможно, впервые за последние годы уснули спокойно.

Моей прежней зачетной студенческой книжки было достаточно для того, чтобы зачислить меня в институт. Правда, требовалось еще свидетельство о рождении, но оно было у родителей. Тогда сделали выписку из моего партийного билета, что, как потом оказалось, и сыграло значительную роль в дальнейшей моей судьбе.

После боев, походов жизнь в южном городке казалась мне сказочной. Но длилась идиллия недолго.

Однажды ночью — это было в середине сентября — я вдруг проснулся. Вроде бы прогремел гром.

Я выглянул в окно: черное небо сплошь усеяно яркими осенними звездами. На грозу непохоже. Но опять донеслись раскаты грома. Я быстро оделся, вышел за калитку.

По голосам, доносившимся из темноты, понял, что соседи тоже стоят возле своих дворов. А гром гремел и гремел где-то к югу от города.

«Должно быть, там устроили полигон, — думал я, — и ведут учебные стрельбы». И отправился 8 спать.

Утром разбудили меня тревожные голоса. Мария Григорьевна, вернувшаяся с базара, рассказывала мужу, что через город за Днепр идут наши войска и обозы и где-то близко стреляют пулеметы. Народ говорит, будто Врангель прорвал фронт, занял Александровск, наступает на Екатеринослав. А на мост красные никого не пускают.

Я вскочил, быстро оделся.

— Господи, господи, — повторяла хозяйка, пересказав мне новости, — что же теперь опять будет?

И хозяин смотрел на меня так, будто от меня зависело положение на фронте.

— Успокойтесь, успокойтесь, — говорил я. — У Врангеля нет таких сил, чтоб занять город. В город его не пустят. — Так я их успокаивал. У самого кошки скребли сердце. Я-то понимал: если Врангель прорвал фронт, положение дрянь.

Еще летом войска Врангеля вырвались из Крыма в Северную Таврию. Врангелю помогали французы, англичане, американцы. Поставляли танки, самолеты, оружие, продовольствие. К тому же, оказалось, что у Врангеля прекрасная донская конница, которая совершала стремительные рейды, нанося удары, где мы и не ждали. Врангель хотел захватить Донбасс, укрепиться там. Затем форсировать Днепр в районе Александровска, соединиться с белополяками, которые мечтали отнять у нас всю Украину до Днепра.

— Сейчас все узнаем. Не волнуйтесь, — сказал я Петровым и побежал в губком.

С юга доносилась канонада, а восточнее, со стороны Синельникова, слышалась пулеметная стрельба.

В губкоме никого не было, но здание охранял красноармеец. Оказывается, вчера вечером губком эвакуировался.

Я бросился в военкомат. Там тоже никого. Что делать? Видимо, город сдадут. А в институте мое личное дело, где выписка из партбилета и адрес, то есть все шансы попасть в контрразведку белых. Я побежал к Петровым за своим чемоданом. Добрые и перепуганные мои старики стали уговаривать остаться у них.

— Сыночек, Иван Иванович, — говорила Мария Григорьевна, глотая слезы, — документы Мити у нас целы. Мы скажем, вы наш сын. Соседи не выдадут, мы ручаемся. Они хорошие люди. И переждете у нас!

Но остаться я не мог.

Я бросился к вокзалу. Уже вечерело. Гул артиллерийской стрельбы, казалось, приблизился. Уже совсем близко, где-то восточнее строчили пулеметы. Перед зданием вокзала стоял эшелон. Меня к нему не подпустили.

— Назад, назад! Это эшелон Ревтрибунала Второй Конной.

На вторых путях еще эшелон. Я предъявил часовому документы. Он указал мне на классный вагон.

— Вот туда иди. Там начальник эшелона товарищ Турло, — сказал он.

— А кто в этом эшелоне едет?

— Иди, там тебе Турло скажет. — В голосе часового я уловил вроде бы усмешку.

У классного вагона опять часовой.

— Что нужно?

— Мне нужен товарищ Турло. Да кто же здесь едет?

Часовой поднялся в тамбур, открыл дверь и крикнул:

— Тут пришли к товарищу Турло!

В тамбуре появился небольшого роста черноглазый мужчина в галифе, в хромовых сапогах, куртка подпоясана кавказским ремешком. Он внимательно осмотрел меня.

— Что вам, товарищ? — спросил он, глядя в упор на меня.

Держа документы в руках, я поведал, в каком я оказался положении. Он сошел на землю, внимательно посмотрел документы и вернул их мне.