Бобби Фишер идет на войну - [97]

Киссинджер утверждает: основным отличием между разрядкой и эрой напряжённости было то, что Никсон верил в возможность переговоров с советским режимом. Предыдущие администрации США считали, что любой серьёзный диалог с Советским Союзом возможен лишь после фундаментальных трансформаций в советской политической системе. Никсон перевернул это мнение с ног на голову. Он считал, что если на достаточно длительный период создать международную стабильность, монолитная советская система не сможет сопротивляться политическим трансформациям.

Брежнев видел разрядку только как механизм для урегулирования проблем, возникших между правительствами, и не рассматривал зарубежную политику применительно к домашним делам. Если же такая связь и была, то она касалась сохранения системы, а не её либерализации. Действительно, в годы разрядки репрессии в Советском Союзе ужесточились.

Для Кремля было важно, что разрядка демонстрировала признание СССР как военной сверхдержавы, политически равной Америке. В 1971 году советский министр иностранных дел Андрей Громыко говорил: «Нет ни одного вопроса, который можно было бы решить без Советского Союза или в противовес ему». Для Брежнева признание равенства было гораздо более значимым результатом, нежели договоры. Он мог убеждать себя и советских граждан, что так называемый «баланс сил» в мире склоняется в сторону коммунизма; Советский Союз поднялся на волну истории, которая смоет капитализм с лица земли. Статья в «Комсомольской правде», доказывавшая справедливость такой политики, называлась «Триумф реализма». Разрядка не означала конец глобального политического соревнования. Напротив, пришло время вступить в борьбу; на этом этапе истории обстоятельства для прогрессивного марша социализма казались исключительно благоприятными. (Киссинджер видел в чувствительности Брежнева к политическому равенству признак его психологической незащищённости: «Что более уверенный в себе лидер мог рассматривать как общее место или снисходительное отношение, он воспринимал как долгожданный знак серьёзности наших намерений».)

Разрядка предлагала быстрые практические выигрыши для соперничающих сверхдержав: СССР хотел торговать, чтобы избежать радикальной экономической реформы, а США надеялись, что разрядка даст Советскому Союзу стабильность и снизит его активную деятельность за границей. Таким образом, в корне разрядки лежало неизменное противоречие между сотрудничеством и соперничеством. Соревнование сверхдержав оставалось интенсивным, что видно из длинного списка ответных действий против предполагаемых угроз СССР, составленного Никсоном. Администрация предпринимала действия против создания советской военно-морской базы на Кубе (американские самолёты-шпионы сфотографировали футбольное поле, но национальной кубинской игрой был бейсбол), против перебазирования советских баллистических ракет «земля — воздух» к Суэцкому каналу, против советской роли в индо-пакистанской войне, против агрессивности Брежнева и кажущейся готовности СССР к военному вмешательству в арабо-израильский конфликт.

Обе стороны работали над улучшением вооружений и расширением своего влияния. И обе имели проблемы с союзниками и зависимыми государствами, чьи интересы не совпадали с их собственными или были поставлены в зависимость от интересов сверхдержав. К примеру, в первые дни матча Фишер — Спасский египетский президент Анвар Садат выслал из своей страны 20 тысяч советских консультантов и специалистов вместе с войсками и разведывательными самолётами. Разозлившись на отказ Москвы дать ему современное вооружение, Садат установил тайные контакты с американцами.

Когда матч закончился, кое-кто в прессе поднял тему конфликта — подозрительность и вражда против мирного соревнования. С одной стороны, Фишер и Спасский представляли свои страны, и матч, по общему убеждению, отражал противостояние Востока и Запада, особенно если вспомнить советские заявления, что превосходство СССР в шахматах являлось результатом более эффективной идеологии. С другой стороны, никакого национального соперничества не было. Многие американцы поддерживали Спасского, а многие русские в душе болели за Фишера. Так или иначе, заключает «New York Times», матч имел уникальное политическое значение с точки зрения улучшения советско-американских отношений.

Рейкьявик был полигоном холодной войны, иллюстрируя напряжённость, существующую внутри разрядки, и те проблемы, что привели к развалу этой инициативы за три последующих года. Матч Фишер — Спасский имел привкус продолжающегося разделения политики и общества, подозрительности и неприязни, влияющей на поведение людей за железным занавесом. Отдельная территория, выделенная советской команде, их традиционная недоверчивость и бдительность, отсутствие опыта в общении с прессой, активная агрессия команды Фишера, тенденция западных чиновников и американцев принимать односторонние решения, а затем представлять их советской стороне как свершившийся факт, стереотипное восприятие западными журналистами советской команды — всё это отражало холодную войну и впрямую влияло на матч.