Блюститель - [11]

— Чего ж ты, Дуськ, пришла и молчишь?

— Садитесь, пожалуйста, — с опозданием предложила Оля. — А вы, тетя Лиза, шли бы к себе.

— Ишь раскомандовалась, когда надо будет, тогда и пойду.

— Выйдите, пожалуйста!

Оля еле сдерживалась, чтобы не закричать. Хозяйка зло рассмеялась, но встала.

— Ладно уж, потолкуйте по-родственному. Только не долго, в одиннадцать часов прошу любить и жаловать. А может, Дуськ, невесту-то в дом уведешь?

— Выйдите немедленно!

Оля рванулась к ней, но с ноги слетел тапок, и она остановилась.

— Что вы, бабы, не надо, — испугалась мать Семы.

Не в силах унять дыхание, Оля не могла выговорить ни слова.

Пытаясь сохранить достоинство, тетя Лиза поджала губы и плавно вышла. Потом уже из коридора Оля услышала: «Учительница для кобелей, мы еще посмотрим…»

Полубосая, она проковыляла к двери, повернула два раза ключ и какое-то время оставалась стоять спиной к комнате.

Потом услышала тихие всхлипывания:

— Что же делать-то, а?

Не знаю, — еле выговорила Оля.

Она присела напротив. Шелковый платок на голове женщины сбился набок, и она не поправляла его. Сидела, зажав ладони между костлявых колен, и вздрагивала.

— Уж ты бы, девушка, сделала что-нибудь, а?

Оля молчала. Она сама собиралась просить. Сама надеялась, что мать может уговорить Сему. А тут оказалось, к ней же и за помощью пришли.

— Вчера заявился, а на лице живого места нет. Зачем ты его так? Вовку-то, его здоровые мужики впятером не одолеют. А мой что, он разве виноват, что таким народился.

Слова вроде бы и упрекали, но звучали как просьба. Видно, голос уже привык оправдываться. И от этого Оле становилось еще хуже. Ну в чем виновата перед ней эта несчастная женщина?

— Он ведь смирный так-то. Разве где на поминках выпьет. А теперь, ровно кот какой, каждую ночь пропадает. Лиза говорит, что бухгалтерша заявить собирается, и сама, чего доброго, заявит, такая ненавистница. Ты бы хоть пожалела.

— Как я его пожалею?

— Не знаю. Только нельзя ему такому беспокойному ходить. В воскресенье у Ильиных сороковины, напоят мужики да подучат чему-нибудь. Страшно мне.

Платок совсем съехал на плечо. «Шелковый. Тоже, наверное, парадный, — подумала Оля. — Разве удержится на таких реденьких волосах». Она опустила голову и посмотрела на свои парчовые шлепанцы, выписанные по почте из Еревана. Ей стало стыдно, и она поджала ноги.

— Если бы я знала, что надо делать.

— Да уж как-нибудь. Боюсь я за него. Совсем слушаться перестал. Лиза говорит, что Васильев очень сердится, может и милиционера прислать. А ведь там без меня он совсем пропадет. Помогла бы нам.

— Не могу же я за него замуж выйти.

— Да что ты говоришь, куда ему жениться. Только как бы чего не вышло.

Пока Оля переживала, стыдясь своих глупых слов, мать или услышала шорох на улице, или почувствовала, что сын где-то рядом.

— Здесь был только что, — прошептала она. — Ох, наказание мое. Пойду от греха.

Оля выпустила ее и подошла к окну.

Мать остановилась на дороге и позвала:

— Семушка, сына, пойдем домой.

Сема не выходил. Где-то рядом прятался, или матери просто показалось, что он был рядом.

С удивлением, но без радости Оля вспомнила, что наступает воскресенье. От чего она будет отдыхать? Мать Семы просидела у нее больше часа, а Оля так и не нашла, что ей сказать. Она и теперь не знала. Обещал подумать директор. Обещала Валерия, к которой Оля так и не сходила. Но что они обещали? Подумать. Как бы они и впрямь не упрятали Сему. И все из добрых побуждений…

— Гости ушли? — спросила тетя Лиза через дверь.

— Не ушли и не уйдут никогда! — крикнула Оля.

Тетя Лиза молчала, но Оле еще долго казалось, что она стоит под дверью и слушает. Оля включила транзистор, чтобы как-то развлечься, принялась наводить порядок в чемоданах, а потом заметила, что не просто разбирает вещи, а укладывает их в дорогу. Вскоре и комната стала нежилой и сиротской. Оля вырвала из тетради листок и написала директору записку. Положила сначала на кровать, затем на стол, а подумав, достала конверт и надписала адрес. Тетя Лиза давно закрылась в своей конуре. Обитатели дома приезжих угомонились. Поезд в город отправлялся в половине третьего. На скамейке лежал свежий букет красных георгинов. Утренних завядших цветов не было. Скорее всего, Сема же и убрал их. Оля уже вышла за калитку, но возвратилась. Рук не хватало, и букет пришлось прижать локтем. Со стороны это выглядело, наверное, некрасиво. Но улицы были безлюдны.

1982

Начало оседлой жизни

Девушка словно убегала от кого-то. Она быстро села к Сивкову за стол и притихла. Вагон покачивался, плескались занавески на ветру, позванивала посуда. Девушка коротко взглянула на Сивкова и опустила голову. Он указал пальцем на свое заросшее лицо и спросил:

— Испугались?

— Значит, есть чего пугаться.

— Это потому, что вы не хотите есть. Голодный человек всегда смел.

— Интересно! — она уже не прятала глаз и разглядывала Сивкова.

— Быть голодным — нисколечко. Сытым — намного интереснее.

— И трусливым, выходит, по-вашему?

— Ого, теперь вижу, что вы голодны, даже меня не боитесь.

— Уже нет, хотя вы и страшный.

Подошла официантка.

— Прекрасно! Просто замечательно! Вы любите Иоганна Себастьяна Баха?