Блудная дочь возвращается - [95]
К концу осени заболел отец. Выяснилось, что у него рак желудка, и он слёг в госпиталь Бурденко, который я посещала раза два в неделю. Надежд на его излечение не было никаких. Тем более и возраст - за 80 лет, и общее состояние здоровья оптимизма не внушали. Мы с матерью всячески поддерживали его святую наивность: он был уверен, что у него банальная язва, и к весне он поправится.
Начался 84 год, и я задумала обмен на двухкомнатную квартиру: Аня подросла, и жить в одной комнате было не очень удобно. Конечно, я воспользовалась магическими приёмами: грамотно составила пантакль, расставив все точки над i, поколдовала, как положено, и заполучила желаемый результат. В марте 1984 года мы перебрались на новое место жительства - на улицу Паперника, недалеко от парка Кусково. Квартира была хоть и маленькая, но очень уютная и даже больше, чем моя однокомнатная в Беляево.
В это время Андрей на некоторое время вернулся ко мне, хотя наша «семейная» жизнь больше напоминала временное согласие двух одиноких и непристроенных душ - было ясно, что это продлится недолго. Мы сделали миниремонт, покрасив дощатые полы и рамы, поклеили новые обои. Стены украсили здоровенной картиной художника Отарова, которую он нам подарил, и старинным гобеленом, вывезенным из военной Германии и путешествующим по всем моим квартирам вместе с редким журнальным столиком и чугунной пушкой XVII века. Пушка и гобелен потом перейдут к Ане вместе с квартирой, а шедевр Отарова так и останется новым хозяевам, с которыми Аня совершит обмен.
Погрязнув в бытовых проблемах, я на некоторое время упущу «с материнских глаз» свою дочь, а где-то в апреле спохвачусь, но будет уже поздно. Окажется, что моя Аня на третьем месяце беременности. Эта новая «напасть» не прибавит мне оптимизма, хотя мне придётся оставаться стойкой и внешне невозмутимой, чтобы поддержать свою дочь, умирающего отца и вечно плачущую мать. Аборт ещё не поздно было сделать, но «слышание» подсказывало, что ребёнка следует оставить. Аня была индифферентна, покорна судьбе, и решение пришлось принимать мне.
В октябре у неё родится мальчик - Вова, Владимир. А накануне его рождения голос во сне отчётливо произнесёт: «Родился продолжатель вашего дела!» Но это событие было ещё впереди, а весной 84-го всё обрушилось на меня, как лавина. В нашем доме появился новый член семьи - Сережа Нефедченков, отец ребёнка и мой будущий зять. В тот период он заканчивал институт и жил в общежитии, так как был родом из Нелидова. Городок этот расположен, кстати, в Тверской области, в двух остановках от станции Мостовая, где позже, независимо одно от другого, я куплю деревенский дом.
Не дожидаясь момента их официального брака, который состоится только в октябре, нам пришлось поселить Сергея со всеми его дипломными чертежами и конспектами у себя. Виной этому были обстоятельства, сыгравшие роль свахи. (Аня, хотя и решила оставить ребёнка, замуж выходить не стремилась - до сих пор не знаю причину её безразличия в этом вопросе: тогда было недосуг спросить, а теперь она и сама не помнит.) Сергей жил в общежитии своего института, кажется, на 17 этаже современной «башни». Однажды в его отсутствие из окна выбросился какой-то парень, который даже в институте не учился. Но сумка с его вещами оставалась в комнате, где жили несколько студентов, включая Сергея. Следствие так и не установило причины самоубийства. Так как парень был «в состоянии алкогольного опьянения», а вещи его находились в определённой комнате, в которой он и раньше был замечен как участник выпивок (он оказался приятелем одного из студентов), то пятикурсников, проживавших в этой комнате, исключили из института. Такая жестокая расправа не настигла Сергея только потому, что он вообще ни разу не видел самоубийцу, но как соседа «соучастников» его выперли из общежития. Ничего не оставалось, как предложить Серёжке поселиться у нас. В перспективе он должен был стать Аниным мужем, что его вовсе не огорчало, тем более, что он мог на законных основаниях остаться в Москве. Надо сказать, что с Серёжкой мы сразу подружились, вечера частенько проводили на кухне в семейном кругу за тёплой беседой. А в начале июня на похоронах моего отца он уже присутствовал на правах близкого родственника, называя мою мать бабушкой.
Отец мой умирал трудно и медленно, но, слава богу, без болей. 9 мая он последний раз поднялся с постели и, поддерживаемый с двух сторон мной и мамой, вышел на балкон послушать салют. День Победы был для него самым великим праздником. Так и к Ноябрьским торжествам он всегда относился очень трепетно. Тем более, что как ветерана войны и красного командира в эти дни его постоянно чествовали и приглашали на всякие заседания и мероприятия. Правда, возвращался он зачастую расстроенный - между ветеранами нередки были конфликты, и что самое интересное, на почве их слабеющей старческой памяти. Обвиняя друг друга в склерозе и намеренной подтасовке фактов, они порой доходили чуть ли не до драки. Однажды, помню, отец вернулся с какого-то очередного собрания ветеранов-кремлёвцев (так именовали себя выпускники первых Командирских курсов в Кремле, которые, кажется, в 1919 году окончил и отец), особенно расстроенный. Заседание было посвящено то ли подготовке сборника мемуаров, то ли приближающейся годовщине чего-то. Отвечая на наши расспросы, отец возмущался: «Нет, вы только послушайте! Если им всем верить, то бревно вместе с Лениным на первом субботнике несло аж двадцать человек и ещё пять, которые уже померли! А бревно-то было всего одно и длиной не больше трёх метров! Как же всем хочется прославиться, что даже честь и совесть забывают! Старые маразматики!»
