Блудная дочь возвращается - [57]

Весной, кажется, 80 года (похоже, что это было время весеннего равноденствия, 21 марта, когда ещё по оврагам и в тени деревьев лежал снег), я «услышала», что должна креститься. Основанием для этого послужило требование свыше, обоснованное необходимостью выйти из-под власти всякого эгрегора, а у меня якобы оставались связи по крови с еврейским эгрегором. Так я «клин клином вышибала», то есть становилась как бы между влиянием всех эгрегоров. Для меня это была магическая операция. Так что ритуал крещения я восприняла не как таинство, с трепетом и религиозным экстазом, а как необходимое действие, не вызывающее никаких эмоций. Я понятия не имела, крестят ли в наше время вообще, а тем более взрослых, и поделилась со своими проблемами с Андрюшей Кондрашиным. Он предложил мне съездить в подмосковный посёлок Переделкино, где он не раз бывал. Он вспомнил, что там есть действующая церковь и даже отдельное здание крестильни. Я где-то достала крестик, возможно, даже из мосфильмовского реквизита, повесила на серебряную цепочку, и с тем мы отправились в Переделкино. Всё прошло как по маслу. Сначала мы заняли очередь на регистрацию, потом заплатили какие-то гроши, и нас отправили погулять до часу дня, когда батюшка должен был приехать и приступить к крещению.

Переделкино - красивое место, пропитанное духом элитарности мира искусства. Мы прошли мимо заколоченных домов и жилых дач, отдавая дань уважения их былым и настоящим владельцам. Затем заглянули на местное кладбище, где Андрей провёл меня к могиле Пастернака. К самому памятнику я не подходила, побоявшись утонуть в сугробе подтаявшего снега. Андрей же, сам пописывающий неплохие, на мой взгляд, стихи и относившийся к поэзии с большим пиететом, даже положил на могилу букетик цветов.

К назначенному времени мы вернулись на церковное подворье. Кроме меня в этот день должны были крестить ещё несколько младенцев, которых держали на руках их будущие крестные родители. Батюшка был весёлый рыжий мужик лет сорока. Оглядев меня с ног до головы, он внимательно обозрел Андрея и произнес, обращаясь ко мне: «А у тебя есть крёстные?» И предупреждая мой ответ, заметил: «Крёстным отцом не может быть тот, с кем ты потом будешь жить как с мужчиной!» Затем, уже обращаясь к Андрею, весело продолжил: «Ну решай! Будешь крёстным али нет?» - «Нет, конечно!» - поспешил отречься от отцовства Андрей.

- А как же мне без крёстных родителей? - расстроилась я.

- Да никак, вспоминай свою родную маму - она будет тебе вместо крёстной матери, - ответил батюшка.

- Она умерла, - с сомнением проговорила я, про себя расстроившись, что крещение, видимо, не состоится.

- Тем более, будет у тебя защитница на небе! - обнадёжил меня батюшка и повёл за собой в крестильню.

Крестильная зала представляла собой большую квадратную комнату, на середине которой стояла купель. Икон было немного, зато по всему периметру стен на уровне потолка были крупно написаны изречения, которые хором мы читали, ходя гуськом вокруг купели вслед за батюшкой.

Младенцев батюшка макал в купель, потом их обёртывали пелёнкой и держали на руках крёстные родители.

А мне батюшка приказал раздеваться.

- Как, совсем? - изумилась я.

- Ну да! Вон, ступай за занавеску, а потом опускайся в купель.

Купель за занавеской оказалась небольшим бассейном, примерно два на два метра, в который можно было спуститься по ступенькам. Я выполнила распоряжение батюшки - разделась и вошла в воду, встав спиной к ступенькам. Всё-таки батюшка, хоть и служитель церкви, но мужчина. Батюшка, некоторое время поколдовав с младенцами, появился надо мною с большим кувшином и принялся меня поливать холодной водой (наверное, святой). Затем дал простыню и велел, обмотавшись, босиком выходить в залу.

Когда я вышла, уже с крестиком на груди, который мне надел батюшка, он приступил к замечательному обряду, о котором я раньше никогда не слышала. У тех младенцев, которые имели жалкие волосёнки на голове, он отстригал ножницами прядки, сматывал в клубочек и бросал в купель. Затем он подошёл ко мне и отхватил здоровенный локон (волосы тогда у меня были почти до талии). На мой недоумённый взгляд он ответил:

- Они же лысые, а у тебя много волос. Я твои за место их брошу в воду, если потонут - недолго им жить, а если будут плавать, значит, Бог им долгую жизнь пошлёт, - объяснил он, наматывая на свой палец отдельные пряди и делая клубочки.

Все клубки из моих волос топорщились на поверхности.

Так с тех самых пор я стала крещёной христианкой, хотя веры в традиционном смысле это мне не прибавило.

В церковь я заходила, даже научилась креститься, что иногда и делаю под сводами храма, когда чувствую в этом потребность или необходимость, но при этом читаю «свою», рождающуюся изнутри молитву, обращаясь не к окружающим меня иконам, а к высшему, безликому и не имеющему образа божеству. Итак, мои занятия эзотерикой продолжались. Сначала Юра не особенно противился, по-видимому, считая, что «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Наверное, он расценил, что это моё увлечение менее угрожает его покою, чем мои «походы по подругам». Меня же постепенно захватывало. В свободное время я предавалась медитациям, хотя и не знала точно, зачем я это делаю. Та ментальная база, которую я получала от Людмилы, меня уже не удовлетворяла. Возникало слишком много вопросов, ответы на которые частично я искала в скудной доступной литературе. Не могу точно восстановить последовательность событий, но, кажется, в это время мне в руки попали ксерокопия книги Блаватской «В дебрях Индостана», «Роза мира» Даниила Андреева и отрывки из книг Алисы Бейли. Блаватскую я прочитала взахлёб, так как эзотерика в её описаниях удачно уживалась с приключениями и экзотикой неведомой Индии. Тогда только можно было мечтать о дальних путешествиях, и мистика Востока удваивала интерес. Даниил Андреев мне показался занудным, и я его читала с пятого на десятое. А вот от Бейли пришла в неописуемый восторг, ничего при этом не поняв. Но в тех отрывках из «Трактата о Семи Лучах» было нечто завораживающее, «моё!», необходимое как воздух. «Дайте мне продолжение!» - попросила я Людмилу. «Вам ещё рано!» - отрезала она. «Ну и ладно, я сама буду биться и искать. А то больно умная, знает, рано мне или нет!» - возмутилась я в душе. И решила добиться всего сама, правда, чего именно - плохо себе представляла. Наверное, во мне проснулось моё овновское упрямство, и впервые где-то в уголках души обнаружилось честолюбие: «Я достигну больших высот, чем Людмила, я могу, и во мне всё для этого есть!»