Блондинка-рабыня - [19]

Когда мы добрались до моего дома, было уже около двух часов ночи. Джеки решила, что пока не в состоянии отправиться к себе, я же, как уже раньше объявил ей, никогда не спорю с девушками, переоснащенными в верхней части.

Она очень быстро освоилась у меня, и я не терял времени даром: смешал несколько хороших порций, так как считал, что добрая выпивка — лучшее успокоительное средство для наших вконец истрепанных нервов.

— В том, что владеешь домом на Беверли Хиллс, — с жаром объяснял я Джеки, — есть одно очень важное преимущество: ничто так не вселяет в тебя большую уверенность в самом себе и в собственных силах.

— А разве тебе недостает этой уверенности?

— Во всяком случае, у меня не так уж много доказательств собственной значимости, — честно признался я.

— И все же, сколько именно у тебя таких доказательств? — поинтересовалась Джеки.

Я бросил взгляд на кушетку, где она растянулась, удобно устроив бокал между двумя вздымающимися вершинами, в глубокой долине. Интересно, лениво подумал я, покрываются ли эти пики зимой снегом?

— Так сколько все-таки, Рик? — настаивала она.

— Вообще-то, всего одно, — честно признался я. — Вот это самое пристанище.

— А не великовато ли оно для холостяка? — Джеки лукаво улыбнулась. — Хотя, пожалуй, нет. Ведь это как раз очень удобно, если ты задумываешь этакую небольшую оргию с шестью девицами одновременно, правда?

— Эге! — Я восхищенно посмотрел на нее. — Вот это я называю мыслить глобально.

— Это вошло у меня в привычку, — сказала она самым будничным тоном. — А ведь и правда, всякий раз, когда я смотрю на свой фасад, мне ничего другого и не остается!

— Когда я был мальчишкой, то искренне считал альпинизм величайшим спортом в мире, — ободрил я Джеки. — И с тех пор не произошло ничего такого, что заставило бы меня изменить свои взгляды.

Она извлекла бокал из неповторимого, единственного в мире укрытия, опустила ноги на пол, потом уселась на кушетке в такой позе, словно спина у нее не гнулась.

— Мне так хотелось бы забыть о том, что случилось сегодня ночью, Рик, но я никак не могу!

— Тебе хочется поговорить на эту тему!

— Я просто чувствую себя виноватой, что мы не сообщили полиции об убийстве Росса. — Она испустила печальный вздох. — Но ведь если бы мы это сделали, то чувствовали бы еще большую вину перед бедной Кармен!

— Не трать понапрасну времени на то, чтобы изводиться по поводу своей вины, — возразил я. — Митфорд ведь был уже мертв, когда мы его нашли, и ничто не в силах изменить это. Кто-нибудь другой найдет его тело и известит копов. Самое нелепое в том, что наверняка это будет кто-нибудь из тех, кто не имел с Россом Митфордом никаких отношений. После максимум часового допроса полицейские непременно его отпустят. А поскольку мы так тесно связаны с Митфордом, то даже если нам очень повезет, полиция доберется до нас не позднее завтрашнего дня!

— Ты прав, — кивнула Джеки, — Я все время помню о том, что идея отправиться на Венецию-Бич принадлежала мне одной, и еще — именно я настояла на том, чтобы отправиться туда вместе с тобой. Я просто с ума схожу от этой мысли!

— Интересно, раздобыл ли бармен лошадь для того пьянчужки? — Я хотел отвлечь ее.

— Ах ты жестокий, бесчувственный, бессердечный тип, а я… — И она разразилась отчаянным приступом смеха. Ей потребовалось добрых десять минут, чтобы успокоиться и снова заговорить. — Если он утром отправится на поиски универмага Кланси — того, который построен за один день, — помнишь? — то подумает… — Она снова подавилась смешком. — Он подумает… подумает, что они… разобрали здание за ночь по кирпичику…

Она беспомощно мотала головой, а все тело ее сотрясалось от неудержимого хохота. Задыхаясь от смеха, она отчаянно втянула воздух в легкие — и случилось неизбежное: лимонно-желтая рубашка затрещала, последние пуговки отскочили, и она широко распахнулась, до самого пупка. И тут на Джеки напала отчаянная икота, она-то и довершила начавшийся стриптиз. Когда Джеки, наконец, успокоилась, рубашка едва держалась у нее на плечах, и ее великолепная верхняя половина, теперь уже ничем не скрытая, предстала перед моим ошеломленным взором.

Я не мог оторвать взгляда от того, что открылось моим глазам. Мне чудилось, что я лечу на самолете над снежными вершинами Альп, на минимальной высоте. Сходство потрясающее, успел подумать я, разве только вершины Альп выглядели иначе. Ибо те, на которые уставился я, весь поглощенный их созерцанием, были увенчаны пунцовыми макушками, и этот восхитительный, нежный оттенок постепенно темнел, расходясь кругами и смыкаясь с ослепительно-белой линией снегов. Я в каком-то нервном экстазе вдруг понял, что любой мужчина согласился бы всю жизнь скользить по этим роскошным склонам, и при этом ему вовсе не потребовались бы лыжи.

Оглушительная икота завершилась, наконец, пронзительным смешком на самой высокой ноте, а затем наступила мертвая тишина. Впрочем, она меня тоже вполне устраивала, ибо в наступившем молчании я мог со всей серьезностью отдаться решению проблемы: с какой стороны мне лучше подобраться к вершинам при первой попытке атаки?

Мысль о возможной неудаче нисколько меня не смущала — я твердо решил не прекращать своих попыток до конца моих дней.