Блондинка 23-х лет… - [6]

— Не морочьте мне голову! — Дурашливость в ее поведении мгновенно исчезла, она рывком поднялась с кресла и уперла руки в бока, как своевольная купчиха. — Я не позволю вторгаться в личную жизнь. Квартира — моя собственность и распоряжаюсь здесь я!

Господи! Сколько надменности в этой, еще не тертой жизнью особе. Словно она обладательница не двухкомнатной, уже не мало повидавшей на своем веку квартиры, а высоких хором и носит титул, ну не меньше графини, а перед ней находится затюканный холоп, добивающийся ее расположения.

— Как вам будет угодно, — не уподоблялся я вспылившей блондинке и, чтобы спустить ее с вершины высокомерия, поинтересовался. — Квартира, конечно, куплена не вами!

Куда там! Она по-прежнему парила в облаках и продолжала разговаривать со мной только свысока.

— Досталась в наследство от бабушки! Это имеет какое-то значение для вас?!

— Для меня — никакого. Жаль только бабушку. — Я поднялся с кресла.

— А почему бабушку? — как-то обескураженно спросила она, растеряв разом всю спесивость и уставившись на меня большими глазами, в которых застыло недоумение.

— Прошу вас не открывать дверь незнакомому человеку, который будет напрашиваться на знакомство, ссылаясь на объявление в газете.

Но и к тем, кто пришлет вам письма, проявляйте осторожность, не ходите на свидание одни.

— Боюсь, тогда вы останетесь единственным претендентом, если холосты, — не утерпев, сыронизировала она.

— Запишите, пожалуйста, мои номера телефонов, домашнего и служебного. Звоните в любой час дня и ночи.

— Кого спросить?

— Шустина Сергея Александровича.

— В таком случае, моя фамилия…

— Верина, — опередил я ее.

— Вон как! — вскинула она на меня удивленные глаза.

— Уголовный розыск, Марина Николаевна, этим все сказано. Попрощался я холодно.

Прошел день, другой. Вестей от гордой, самонадеянной девицы не поступало. Не поступало ничего обнадеживающего и от сотрудников, засаженных в паспортный стол и несущих дежурство возле подъезда дома блондинки. С каждым прожитым часом шансы на торжество моей версии становились все призрачней и призрачней.

Вечером, устроившись в кресле, я пытался увлечься историческим романом, но взгляд то и дело застревал на одном месте, строчки расплывались, прочитанное не запоминалось. Мыслями я тянулся в хорошо обставленную квартирку за железной дверью. И манило туда не столько профессиональное чутье, сколько нечто личное, заключавшееся в желании поспорить, поговорить с той, такой неприступной, и о грозившей ей опасности, и о чем-то жизненно важном, и, конечно, о прекрасном. Да и чего греха таить, хотелось еще раз полюбоваться ладной фигуркой, увидеть что-то трогательное в больших выразительных глазах, отыскать в ее душе что-то притягательное, не вписывающееся в каноны нынешней, донельзя упрощенной и нетребовательной жизни. Но больше всего меня волновала мысль о письмах, которые не сегодня-завтра придут к ней и в которых возникнет имя счастливчика, скорого обладателя местной Афродиты. Чьи-то руки будут безбоязненно касаться ее точеного стана, а восхищенные глаза открыто, а не украдкой любоваться стройностью ее ног. Этот счастливчик будет боготворить ее, получая в награду возможность каждодневно слышать ангельский голосок, прорезающийся лишь для любящего сердца.

«А ты попробуй уведи ее из-под носа того счастливчика, как увел твою невесту один из друзей, затуманив ей голову обещаниями благополучия и спокойствия», — подсказал искуситель, сидящий в каждом из нас и призывающий к сиюминутным непродуманным поступкам.

Я невесело усмехнулся, вспомнив недавнее прошлое, и в который раз посожалел, что измельчали в нынешнем суетном мире бескорыстные дамы, готовые идти за своим возлюбленным и в холод, и в голод, и в непокой, и даже на смерть. А может быть, виноваты в этом мы, мужчины, убившие в себе все многообразие чувств к женщине, сведшие все к серой обыденности, в которой нет места верности.

Прошлые сердечные неудачи разбередили душу и тем сильнее захотелось услышать кроткий голосок. Меня неудержимо потянуло к телефону, как наркомана к игле. Я рывками закрутил диск, словно от скорости его вращения зависела моя судьба.

— Алло! Я слушаю вас.

Короткое, в несколько ударов сердца, упоение.

— Алло! Говорите.

Боже! Как проникновенно звучит голос, какое вызывает наслаждение. И жаль, что его чарующая кротость и нежность так не соответствуют ни внутреннему содержанию, ни манерам обладательницы голоса. О чем я с сожалением вздохнул и положил трубку. Но следом жуткая мысль об убийстве заставила меня повторить звонок. Все тот же умиротворенный голосок, тут же сменившийся на разочарованный и язвительный, стоило лишь мне представиться.

— А, это вы, — отчужденно послышалось в трубке.

Стараюсь не замечать перемен в настроении.

— Вот решил позвонить, — выдал я и почувствовал, что заискиваю перед ней, не лучше ли официально: вопрос — ответ.

— Ничем порадовать вас не могу. Ваши предсказания не сбылись, — уколола она.

И чем я ей не приглянулся? Скорее всего, профессией! Это я себя гордо величаю «сыщиком», а для нее я — «лягавый», вынюхивающий скандальные стороны частной жизни.