Когда дверь за Младшим закрылась, кровь постепенно стала возвращаться к лицам Кирпича и Ноля, они замахали дубинками, громко закричали и построили всех камерников в длинную изгибающуюся цепочку.
Кирпич и Ноль шли вдоль цепочки, останавливались возле каждого, и Кирпич задавал строгий вопрос:
— Ты?!
Если спрашиваемый в ответ четко не говорил: ”Нет!” и не смотрел оловянным взглядом, то считалось, что он во всем признался, и Ноль предлагал ему отойти в сторонку.
Виновных и невиновных оказалось примерно поровну, поэтому Ноль и Кирпич оказались в некотором замешательстве — достойных много, а количество наказаний ограниченно. Конечно, если хотя бы признавшихся оказалось значительно больше не признавшихся, тогда можно было бы решить, что понурое большинство — слабовольные обманщики, а стойкое меньшинство — коварные хитрецы, научившиеся всякими приемчиками избегать возмездия, и наказать последних, а так — одно недоумение.
— Ну что, а?
— А что, я не знаю что.
— Может быть, как-нибудь по-другому чего-нибудь?
— Да, ну, а как?
— Ну, там это… э… ну не знаю…
Ответ нашелся быстро и просто в виде растянувшегося на полу Захара, которому под колено дал хулиган Луст.
— А ну хватай труп и пошли!
Захар было захныкал, но Ноль и Кирпич показали ему два огромных красных кулака, и Захар передумал безрезультатно дискуссировать, поднял на плечи равнодушную тяжесть Бешеного и, неуверенно ставя ногу, пошатываясь, пошел к выходу.
— Я же наоборот свидетель.
— Тащи, мерзавец!
— Интересно, что сделают Захару?
— А что там делать — в карцер и назад к нам в камеру.
— Нет, Брондз, могут и в другую камеру перевести.
— Могут… Могут, вообще, расстрел назначить.
— Стероид, а что такое расстрел?
— Откуда я знаю, Мальчик, — кажется, дубинками забивают до смерти.
— Какие дубинки! — ведут, ведут длинными коридорами, потом открывают дверь и летишь вниз на острые ножики!
— Руки и ноги отрывают, зубы выбивают и дают большой круглый сухарь — лижешь его, лижешь, а откусить не можешь — так с голоду и умираешь.
— Нет, Подрез, они кровь по капельки выпускают.
— Прокл! Прокл! Слушай тебе говорят! Они заставляют пить воду ведрами, а сливать не дают, и мочевой пузырь разрывается!
— Защекочивают до смерти!
— Машина такая — головы рубит.
— Просто душат и все.
— Да что ты, Зуб, врешь все! Сейчас как дам!
— Мальчик, они дышать не дают, я точно знаю.
— Я тебе, Жмых, сам дам!
— Жмых, что смотришь?! Врежь ему!
— Вот и заставляют драться между собой насмерть.
— Чака, а ты куда лезешь, гад?!
— Ух, ты!
Мосол вздохнул, погрузил костлявую пятерню в белую шерсть на груди, обнюхал свои пальцы и сказал:
— В баню поведут.
— Мосол, как ты по запаху определяешь, что настало время греметь тазиками?
— При чем тут запах, Мальчик! Мне как нос перебили в юности, так я после этого почти ничего не чую. Все дело в расчетах.
— В каких расчетах?
— Так я тебе и сказал.
— Да нужны мне твои расчеты — ни один ты чувствуешь приближение бани.
— Может и не один, а так точно, как я никто не предсказывает.
Мальчик сделал вид, что потерял интерес к Мослу, перевернулся на живот, достал из-за пазухи большую круглую галету, сделал губы трубочкой и стал рассматривать и крутить галету так, чтобы Мосол мог вполне точно определить значение предмета в руках Мальчика.
— Мальчик, ты воображаешь, что мои знания можно променять на эту несчастную галету?
— Воображаю, Мосол.
— Воображай дальше.
— Буду, только бы ты, Мосол, раньше времени не захлебнулся от обильного слюноотделения.
— Ничего, не захлебнусь, — сказал Мосол и проглотил уже накопившеюся влагу.
Мальчик сначала хотел подождать, когда Мосол, некоторое время поворочавшись на своем месте, все выложит сам, но увидев сгорбленную фигурку Колпака, шаркающего к отхожему месту, решил ускорить ожидание.
— Нет, Мосол, я передумал: я отдам галету Колпаку — он старенький, немощный — пусть радуется.
— Ну-ну.
Мальчик оценил неуверенную усмешку Мосла и твердо пополз из-под нар в направлении Колпака. Мальчик уже почти выбрался на открытое пространство и даже почувствовал некоторую тревогу — не слишком ли быстро он ползет, а то, как повезет ни с того, ни с сего плохосоображающему Колпаку, но дребезжащие нервы Мосла не выдержали и маленькая ступня Мальчика оказалась в его объятиях:
— Ладно, давай свою галету, все равно скоро умирать — пусть хоть что-то булькает в твоей пустой кастрюле. Видишь на дощечке маленькие крестики слева — это количество больших приемов пищи, как десять крестиков набирается, будет баня — ставим справа один крестик побольше, как этих крестиков наберется шесть — будет стрижка, если девять — смена одежды — ставим справа крест еще больше, когда будет их два — дадут теплую одежду, потому что в камере холоднее станет, а еще через два опять легкую дадут. Я еще, что придумал: по большим крестам жизнь отмерять и события всякие интересные запоминать — вот Бешеный, например, прожил в нашей камере сто двадцать восемь больших крестов, он, когда к нам пришел, сразу почему-то расстроился, сцепился с длинным Гоцем и прокусил ему шею — у того вся кровь-то и вытекла, ха-ха! Ну, давай свою галету!
— Возьми.
Мосол набил рот, засиял и спросил:
