Блок 11 - [9]

Моше раньше наивно полагал, что он благодаря своему посредничеству в нелегальном приобретении ценностей добился того, что к нему стали относиться с благосклонностью и эсэсовцы, и Blockältesten, и все другие капо. Теперь же стало очевидно, что это всего лишь его иллюзии.

Он прекрасно знал, что покинуть блок 11 можно только в одном случае – если ты уже мертв.

Комендант вылез из «Опеля», открыл дверь особнячка и поднялся в комнату на мансардном этаже, переделанную в рабочий кабинет. Деревянный пол скрипел при каждом шаге. Стены в комнате были оклеены обоями с цветами и завитушками по углам. Меблировка состояла из стола, часов с маятником и нескольких стульев – все в стиле бидермейер. На столе лежала шахматная доска.

Комендант остановился у окна. С этого «пункта наблюдения» он имел возможность лицезреть широкую панораму лагеря, освещенного установленными на караульных вышках прожекторами. Ему требовалось побыть в тишине и в одиночестве, чтобы снять накопившееся напряжение. Небо оставалось свинцово-серым в течение всего дня, хотя весна – во всяком случае по календарю – уже наступила. В такие вот моменты Брайтнера охватывала глубокая тоска по яркому солнцу Баварии, лучи которого заставляют блестеть снег на вершинах далеких гор… Обещанный фюрером блицкриг затягивался… Затягивался на гораздо более долгий срок, чем можно было предположить.

Брайтнер услышал позади какой-то шорох и резко обернулся. У двери стояла Фрида, его жена. Худощавая, но хорошо сложенная, с пепельно-серыми волосами, она была в платье ниже колен из коричневого габардина и в туфлях на невысоком каблуке, с ремешками. Бросался в глаза партийный значок на ее груди. Комендант, улыбнувшись жене, снова повернулся к окну. Фрида подошла к нему и, прильнув сзади, обхватила руками.

– Что-то случилось?

Брайтнер несколько секунд стоял молча. Ему не хотелось рассказывать ей о служебных неприятностях, однако молчать бесконечно он не мог.

– Похоже, сбежали трое заключенных.

Фрида энергично схватила мужа за плечи и заставила его повернуться. Ее глаза вспыхнули.

– Сбежали? Но как они умудрились?…

– Это нам пока неизвестно… Если мы их не поймаем, придется отобрать десять других и расстрелять.

Фрида слегка нахмурилась.

– В этом году их уже убежало довольно много… Рейхсфюрер[25] будет недоволен…

– Сейчас им там, в Берлине, не до нас.

Фрида прикусила губу…

– Ты всегда был рассудительным и мужественным человеком, но ситуация сейчас уж слишком сложная… Сбежавшие – евреи?

– «Красные треугольники».

Фрида облегченно вздохнула.

– У тебя есть еще какие-нибудь новости?

– Восточный фронт постепенно приближается. Вчера вечером я разговаривал с офицером вермахта. Если верить ему, мы не продержимся и до конца года…

– Не говори так! – Лицо Фриды перекосилось от негодования. – И отгони от себя подобные мысли! Фюрер в конечном счете приведет нас к победе. Как ты можешь в этом сомневаться? Наша армия всего лишь совершает организованный отход из стратегических соображений, чтобы затем начать крупномасштабное контрнаступление. Разве ты не читал о том, что сказал Геббельс, в «Völkischer Beobachter»?[26]Наши заводы готовят новое смертоносное оружие. К концу года мы уже войдем в Москву, и затем наконец будет создана Великая Германия от Атлантики до Урала!

– Ну конечно, Фрида. Однако бывают моменты, когда…

– Может, хочешь вернуться в Монако и работать там в конторе того мерзкого Штеймана? Ты разве забыл, что с тобой сделали ростовщики-евреи?

В ее глазах вспыхнули огоньки ненависти.

– Ты забыл, как твой отец влез к ним по уши в долги и как они продолжали давать ему деньги только для того, чтобы затем припереть к стенке?

Брайтнер прекрасно помнил великолепную виллу в Монако, в которой прошло его детство, и шикарные вечеринки, которые едва ли не ежедневно устраивали его родители – с несколькими десятками гостей и с множеством ящиков охлаждаемого шампанского. Он, будучи еще подростком, через просвет слегка приоткрытой двери подсматривал за роскошными приемами и думал, что и ему уготована такая вот замечательная жизнь. Мама и папа были так красиво одеты!..

– Ты помнишь, как они поступили с твоим отцом, эти евреи?…

Ну как он мог об этом забыть? В одно прекрасное утро к ним на виллу явился судебный пристав – явился, чтобы описать все движимое имущество за долги. Вслед за имуществом пришлось расстаться и с домом, и с пивоваренным заводом. Лишь позднее он, Карл, узнал, что его отец, стремясь жить на широкую ногу, безрассудно занимал деньги, в то время как экономика Веймарской республики приходила в упадок. Через два года после того, как было утрачено все – дом, деньги, пивоваренный завод (к тому времени семья Брайтнеров уже жила в вонючей квартире в захолустном районе), отец Карла покончил с собой, засунув ствол пистолета себе в рот и нажав на курок.

– Во всем были виноваты они, евреи! Они принудили тебя работать в той мерзкой конторе. И при этом вели себя так, как будто сделали тебе одолжение! «Господин Брайтнер, мы очень сильно сожалеем по поводу того, что произошло с вашим отцом, очень-очень сильно сожалеем… – Фрида стала говорить фальшиво-сострадательным тоном. – Если хотите, мы дадим вам хорошую работу, на которой вы сможете на практике применить имеющиеся у вас знания… Это, конечно, не ахти какая работа для такого образованного человека, как вы, но поверьте…» Ты сидел за письменным столом и занимался вычислениями по двенадцать часов в сутки, а они тем временем за нашей спиной вовсю наслаждались жизнью! Но теперь этому всему положен конец! Теперь ты тот, кем заслуживаешь быть. И помни, что в Монако нас ждет всего лишь жалкая двухкомнатная квартира…