Близорукость - [3]

Но, нет, я вовсе не забыл. Очки были также ярлыком, биркой, объектом презрения. В понедельник, придя на службу, я ожидал услышать: "Привет, четырёхглазый! Только костылей твоим глазам и не хватало".

А потом наступил вторник. Я всё рассчитал. На работе взял выходной, но Хелен об этом не сказал. Одел костюм, в котором я всегда хожу на службу. Вышел из дому, как всегда, утром. Но к поезду не пошёл. Четыре бесконечно длинных часа я проболтался, убивая время — сперва в кафе потом в библиотеке. Но в 12.15, когда занятия в "Группе здоровья" заканчиваются, я был на месте (очки тщательно протёрты, вместо маски — газета), у окна паба "Корона", как раз напротив ее института.

Появились одноклассницы моей жены. Их можно было узнать сразу: нелепые, преувеличенно резвые создания. Счастливые женщины, вновь почувствовавшие себя школьницами. Они о чём-то оживлённо говорили и совсем не спешили разойтись. Их было пятнадцать или чуть больше. Трое из них прямиком направились к пабу. Вскоре они уже стояли позади меня, попивая лимонный сок и пиво. Хелен не было. Я взмок. Внезапно одна из вращающихся дверей Института открылась, и из проёма выскользнула Хелен, почти робко, слегка наклонив голову, словно животное, выпущенное из клетки. И чья же рука придерживала дверь? Из-под чьей мощной груди вынырнула моя жена? Это был Хоган. Троица за моей спиной, увидев Хелен и Хогана, оживлённо заверещала. На моей спине проступил холодный пот.

Неужели они тоже зайдут в паб? Нет, они повернули направо и пошли рядом по тротуару. Левой рукой Хоган держал спортивную сумку, правой помахивал в воздухе. Я встал, так и не допив пива, неуклюже протиснулся сквозь толпу женщин с кружками и вышел на улицу.

Они шли по противоположному тротуару; я крался за ними. Благодаря машинам, припаркованным вдоль тротуара, меня не было видно. Или новые очки делали меня невидимым? Пройдя три десятка метров, Хоган засунул руку в карман и вытащил ключи. До чего всё точно и просто! Они остановились возле машины, такой приземистой, компактной и миниатюрной что, казалось, Хоган в нее не влезет. Хоган обошёл машину и открыл дверцу. Он бросил сумку на заднее сидение и устроился у руля. На мгновение поднял голову и повернулся вполоборота ко мне. Моё новое оптическое оружие не выявило никаких изъянов в его лице, покрытом стойким загаром. Решительные губы. Мужественная челюсть. О, господин Хоган был господином Идеалом, да, господином Всегда-в-Расцвете.

Я подумал: сейчас он откроет дверцу Хелен. Но он не открыл. Хелен склонилась к окошку. Короткое прощание. Хоган махнул, пристегнулся ремнем. Значит, она не врала. Я спрашивал Хелен, ездит ли она на занятия. Она сказала, что нет, что ходит пешком в свою "Группу здоровья". Я тогда подумал: значит, пользуются машиной Хогана.

Хоган вырулил на дорогу. Хелен осталась на тротуаре в лёгком облачке выхлопных газов. Она не махала вслед. Она так и осталась стоять на месте, даже когда машина Хогана скрылась из виду. Я стоял позади фургона и, не отрываясь, глядел на неё. Ну, очки, что же вы там высмотрели?

Она стояла на месте, не двигаясь. Потом решительно засунула руки глубоко в карманы. Стоя на месте, она начала слегка покачиваться, как это иногда делают девочки.

И тогда-то я увидел всё. У Хелен ничего с Хоганом не было. Она вовсе не претендовала на этого гиганта в облике человека. Скорее, это было лёгкое платоническое увлечение. Она относилась к Хогану, как какая-нибудь тринадцатилетняя школьница к своему длинноногому учителю математики. Она словно сызнова вернулась в школу. Моя тридцативосьмилетняя жена была счастлива вновь почувствовать себя маленькой.

Я смотрел на неё сквозь мои новые очки. Боже, до чего это было трогательно. Только подумать: я вынашивал месть. Она стояла на тротуаре одна-одинёшенька, погруженная в себя. Каждый из нас живет в своём собственном мире. Я незаметно свернул в боковую улочку.

Как я закончил этот день, полный скрытности и бдительности? Ленч в другом переполненном пабе. Отчётливые лица людей. Проулка по парку, своего рода упражнения для моего обновленного зрения. Февральский полдень. Голубиные грудки в тон неба. Прохладные капельки воды, скатывающиеся с утиных спин. К половине четвёртого мне надоедает слоняться без дела, и я иду к школе, встречать детей.

Галдёж у школьных ворот. Без очков я никогда бы не узнал их. Но теперь я их сразу заметил. Кэти. Дэвид. Каждого отдельно.

— Папа, что ты здесь делаешь?

— Я сегодня рано вернулся с работы и решил встретить вас.

Кэти явно приятно удивлена. Она улыбается. Мне кажется, я нравлюсь Кэти в очках. От её улыбки день становится светлее. Дэвид выглядит угрюмым и держится особняком. Он не одобряет этого неожиданного посягательства на его независимость. Он мог бы прекрасно добраться до дому и сам. По пути Кэти берёт меня за руку и хитро, по-взрослому, смотрит снизу вверх, словно она уже выучилась искусству задавать щекотливые вопросы в нужный момент.

— Папа, мама куда-то ходит по вторникам, да? И по четвергам тоже. А куда она ходит?

— А разве ты не — я удивлён. Значит, Хелен никогда не говорила им, никогда не делилась с ними этим желанием вновь ходить в школу и иметь учителя — физрука, скажем, или глазника.