Близнецы - [131]

— Их перевезли в Геролыптайн, на мемориальное кладбище.

Несколько часов спустя, кое-как придя в себя, вместо идиллического кладбища с поросшими мхом надгробиями и обвитыми плющом крестами, она обнаружила в Геролыитайне новое, разделенное на геометрические квадраты поле. Параллельные полосы белого песка пролегали между пронумерованными вертикальными досками. В центре этого поля мертвых она и оставила свой венок. Прости, Мартин, этот венок для всех вас.

— Кресты поставили позднее. Трое солдат по — прежнему лежали рядом. — Анна улыбнулась. — Момент, когда они втроем остались в машине, вместо того чтобы идти воровать яблоки, сплотил их навечно. На многих крестах начертано «неизвестный солдат». Я до сих пор туда прихожу, чаще всего весной. Кладбище расположено на вершине холма, на краю света, в забытом Богом месте. Там всегда тихо. Иногда там прогуливаются мамы с маленькими детьми, потому что это на удивление спокойное место. Я сажусь перед могилой, они заговаривают со мной, спрашивают, откуда я и почему сижу здесь. «Я навещаю своего мужа», — отвечаю я. Они пугаются и не понимают, ведь это было так давно. Да я и сама не понимаю. В последние годы я все чаще задаю себе вопрос: что я тут делаю?

Лотта неопределенно кивнула. Она увлеклась вином, вредным для ее здоровья, — тема разговора была ей не по душе. Анна же болтала без умолку, вдаваясь во все новые и новые подробности.

— Теперь ответь мне, — невозмутимо сказала Анна, — откуда мы, собственно, взяли, что духовное существование умершего должно быть связано с этим единственным местом? Что нас туда гонит? Тоска? И кто на этом наживается? Продавцы цветов, садовники, гробовщики — мы кормим целую индустрию! Это их ежедневный хлеб, и потому мы продолжаем приходить… Ты хочешь, чтобы тебя похоронили?

— Я? — Лотта вздрогнула. — К… конечно. — С неуместной фривольностью, вызванной раздражением, она добавила: — Хочу могилу, засаженную цветущими дикими растениями… мои пятеро детей и восемь внуков будут за ней ухаживать.

— Когда я умру, от меня ничего не останется, — сказала Анна. — Мне не надо никакого участка, где кому-то за деньги придется сажать цветы. Да и кто бы это для меня делал? Кому это интересно? Меня-то уже давным-давно не будет!

Лотта отставила в сторону пустую кофейную чашку и с трудом поднялась.

— Мне действительно пора, — пробормотала она.

У нее было такое ощущение, что благодаря алкоголю вес тела целиком переместился в голову. Она направилась к выходу из ресторана с тяжелым чувством, оставив Анну наедине со своими рассказами.

Но та догнала ее и, еле дыша, схватила за плечо:

— Помнишь тот день, когда… хоронили мать?

— Нет, совсем не помню.

Лотта потянулась к пальто. Больше никаких кладбищ, умоляла она про себя.

— Гроб с ее телом положили на диван. Мы забрались на него, чтобы видеть из окна, когда она придет. Мы опирались ногами о подоконник. Ожидание затянулось, и мы громко барабанили лаковыми туфлями по стеклу, в надежде, что она нас услышит и поторопится. Негодующие родственники сняли нас с гроба. Только теперь я понимаю, что мы сидели на ней.

— М-да… — безразлично произнесла Лотта.

У нее была лишь одна мать — та, другая. Она застегнула пальто и устало огляделась по сторонам.

— Я тебя провожу, — сказала Анна.

В резком свете люстры ее лицо выражало нечто среднее между смирением и досадой. Анна вспомнила. что под конец своей болезни их отец смотрел именно так. Неужели выражения лица тоже передаются по наследству! Она не решилась поделиться своим открытием вслух. Лотта столь поспешно сорвалась с места — причина могла быть только одна: Анна снова переборщила.

Собрав последние силы, Лотта надавила на дверь. На выходе она в нерешительности помедлила.

— Спокойной ночи, — еле слышно пожелала она круглой фигуре в дверном проеме, все еще источавшей необузданную горячность.

— Прости, что я сегодня опять так разговорилась… — Анна с виноватым видом обняла сестру. — Завтра обещаю быть паинькой. Спокойной ночи, милая, сладких тебе снов…

В ту ночь лечь спать с легким сердцем не удавалось. В голове роились образы похорон и кладбищ. Жизнь Анны была уснащена смертью, зачастую придававшей ее судьбе резкий, жестокий поворот. Анну переполняло удивительное возбуждение, как если бы впереди ее ждал праздник. Что это — апофеоз процесса сближения, длившегося вот уже несколько недель? Пришло время для настоящего, облеченного в слова мира с ее упрямой, строптивой сестрой. Если уж они, родившиеся из чрева одной матери, любимые одним отцом, окажутся не в состоянии преодолеть возведенные историей преграды, то кто тогда? Куда клонится этот мир, если даже они (а к старости люди становятся мягче) не могут сделать этот единственный шаг навстречу друг другу?

Ей стало душно, она откинула одеяло и перевернулась на бок. Лишь к утру, вопреки своей воле, она заснула. Ее сон населяли ангелы всех сортов и мастей. Некоторых она узнала сразу, других — лишь после некоторых раздумий. Все они, за исключением одного, были разбиты на пары. Ангелы из церкви Святого Карла покинули свои пьедесталы и, прижимая к груди кресты, шелестя одеяниями, стремительными взмахами крыльев взметнулись в облака. Грациозные надзирательницы термального комплекса оторвались от земли и последовали за ними. Наверху, на облаке с золотой каймой, возлежали две обнаженные женщины, обычно отдыхавшие в вестибюле на украшении в виде раковины — одна из них по-прежнему настойчиво пыталась поймать взгляд другой, которая в задумчивости смотрела сквозь нее — намеренно? Все лица освещал розовый свет заходящего солнца. Позади, там, где ночь заявляла о себе темно-фиолетовым цветом, вдруг с большой высоты в плавно опустилась фигура в широком черном пальто. Одной рукой прибывший прижимал к голове шляпу, в другой — держал трость. Укрывшись от ветра за полами его развевающегося пальто, верхом на рыбе летели два пухлых ребенка. Анна смутно припомнила, что как-то во время прогулки видела их на памятнике в честь знаменитостей, посещавших Спа: херувимы сидели на рыбах с коварными мордами по обеим сторонам каменной плиты с выбитыми на ней именами.