Близнецы - [114]

В один прекрасный день закрыли и госпиталь в Траунштайне. Пациентов увезли, охрана исчезла, врачей и медсестер бросили на произвол судьбы — но никому и в голову не пришло удирать. Через два дня к дому подъехал грузовик с американцем за рулем. Они всем скопом забрались в кузов и запели во весь голос: «I am a prisoner of war…»,[98] — хирург дирижировал хором своими искусными руками. Светило солнце, на деревьях висели яблоки, никто не стрелял, не взлетали на воздух машины, не болели коленные суставы. Удивление и неуверенность вылились в фатализм, преобразовались в коллективное озорство. Война кончилась — несмотря ни на что, медленно-медленно этот факт просачивался в умы людей.

Поющих, их привезли в огромный лагерь военнопленных, расположенный на бывшем аэродроме в Айблинге, недалеко от Мюнхена. Женщин, медсестер и девушек из СНД поместили в ангары, а высших чинов вермахта в остальные здания. Чуть дальше, отдельно от других, под открытым небом, на голой земле лежали тысячи эсэсовцев, охраняемые солдатами с пулеметами. Анна и Ильза проследовали в умывальню, чтобы ополоснуться после поездки. Женщины теснились перед зеркалами, накрашивая губы и прихорашиваясь. В ангаре гремела популярная музыка; между номерами диск-жокей с ужасным акцентом передавал привет Сабине от Вольфганга и от имени Уши поздравлял Ганса с днем рождения.

— Боже, что все это значит? — воскликнула Анна. — Они что, все с ума посходили?

Очень скоро она поняла значение этого маскарада. По улице, мимо ангаров, фланировали высокопоставленные шишки вермахта, в мундирах, с орденами, медалями и генеральскими погонами, — а рядом расфуфыренные женщины, одна краше другой. Американцы, обожающие шоу даже на расстоянии тысяч миль от дома, обеспечили музыку и крутили пластинки, привезенные из Америки. Каждый день, с пяти до семи, для верхушки вермахта, отправившей на смерть тысячи и тысячи солдат, устраивался парад ухаживаний. А в это время вдали от музыки и красивых женщин уцелевшие солдаты СС, как скот, лежали на траве. Анна и Ильза, разинув рты, взирали на это гротескное представление. Генералы, высшие офицеры, которых война не коснулась напрямую, дефилировали как почетные пленники в такт мелодии победителей. Стиснув зубы, Анна слушала дурацкую музыку и не знала, как совладать с закипающей в ней яростью. Яростью против этих надутых индюков, развязавших войну и давших крылья Гитлеру. Яростью против самодовольных американцев с их ковбойской тупостью. Яростью против собственной беспомощности — ей оставалось только зааплодировать вместе с остальными или самой пойти накрасить губы.

Спустя неделю ежедневные парады внезапно прекратились. Никакой музыки, никаких приветствий, никаких генералов, никакого макияжа. Лежа в кроватях, женщины вздыхали. Долгое время их морили голодом, пока из Мюнхена не приехал епископ и в качестве посредника между Богом и грешниками не посодействовал улучшению их рациона. Между тем женщин обследовали на наличие венерических инфекций и в зависимости от результата постепенно освобождали. Уехала и Ильза, уехала на поиски авторитетного лица, которому было бы под силу добиться освобождения ее жениха, солдата СС, валяющегося в траве, под открытым небом. Анну продолжали удерживать из-за воспаления, вызвавшего сомнения у американского врача. Когда же оказалось, что дело всего лишь в сильно ослабленном иммунитете, ее отпустили.

Странствующий по центру Спа, передвигается от здоровья к азарту, вере и войне — порядок может меняться в зависимости от зданий и монументов, мимо которых он следует. Термальный комплекс, казино, церковь, памятники погибшим. Здесь трудно ощутить себя в девяностых годах двадцатого века — все дышит прошлым.

Сестры остановились у витрины магазина, где выставлялись атрибуты Второй мировой войны: солдатские шинели, каски, вещмешки, искусно вышитые носовые платки американского военно-морского флота, баночки с «Неприкосновенным запасом воды», складной велосипед английского парашютиста, афиша с изображением девочки с куклой в руках и словами: «That she may never know the horrors of dictatorship, let's all pull together for a victorious, prosperous America».[99]

— Ненавижу этот язык, — в сердцах сказала Анна. — Никогда не хотела его учить. До чего же тупой народ, один тупее другого. «Hello, baby…» Они пришли к нам со своими жирными задницами и вели себя так, будто даровали нам культуру. Они чувствовали себя правителями мира.

— Они нас освободили, — отрезала Лотта.

Анна хрипло засмеялась и указала на витрину.

— Этих идиотов до сих пор чтят как героев. Смотри, столько лет прошло после войны, но везде американские и английские вещи. Ни одной немецкой. У меня ноги ноют, может, присядем где-нибудь?

Они обосновались в ближайшем кафе с видом на источник Петра Первого. Лотта чувствовала себя неловко.

— Не понимаю, — нерешительно сказала она, — почему ты точишь зуб на американцев. Они ведь тебе ничего не сделали.

Анна нетерпеливо вздохнула.

— Потому что это жалкие псы. Им бы только пустить пыль в глаза. Не забывай, что мы пережили. Тут заявляются эти парни, которые ни черта не стоят… Будь наша воля, их как ветром бы сдуло. Каждый из нас, каждый раненый солдат стоил больше всех их, вместе взятых… Это было ужасно.