Близнецы - [116]

Через несколько дней мимо проходила колонна разоруженных немцев, представляющих собой столь жалкое зрелище, что энтузиазм Лотты немного приутих. Их освистывали с тротуаров, бранные слова летели в солдат подобно гранатам; пять лет страха и ненависти разряжались над головами побежденных. В душе загорелась было искра сочувствия, но Лотта тут же ее погасила.

Евреям опостылело укрываться. Они рвались домой, на поиски своих родственников. Накопившееся нетерпение и тревожные предчувствия гнали их на улицу, на свободу, которая ни для кого — и в первую очередь для них — никогда уже не будет прежней, такой, как до войны. Их предупреждали: не все немцы еще разоружены, не все голландские нацисты схвачены. Из последних сил сохраняя самообладание, они продержались дома еще десять долгих дней. Сдался лишь Рубин. Он хотел как можно скорее увидеть родительский дом и удивить соседей: «Как они мне обрадуются!» Невзирая ни на какие увещевания, он покинул дом, неуверенно крутя педали шаткого велосипеда. Его с волнением провожали глазами.

Он вернулся обратно на первый взгляд как ни в чем не бывало. Молча опустившись на стул, какое-то время он сидел без движения — только зрачки бешено сновали туда-сюда за стеклами очков. Потом голова упала на грудь, и тут все заметили, что он плачет. Это был тревожный сигнал, поскольку за все эти годы он не проронил ни слезинки. Не поднимая головы, он рассказал, как прошло воссоединение. Когда в ответ на его звонок соседка открыла дверь, она тут же отпрянула назад с глазами, полными ужаса и отвращения. Первым ее порывом было захлопнуть дверь перед его носом, но он уже переступил порог. Как в старые добрые времена он вошел в комнату. Его взгляд упал на стул, сидя на котором в детстве так часто пил лимонад или какао. Но она не пригласила его сесть и лихорадочно расхаживала из угла в угол. Все это время она полагала, что их семью увезли в Германию.

— Мать тоже еще жива, — сказал он, — она будет вам весьма признательна за то, что все эти годы вы присматривали за ее вещами.

Он рассеянно указал на персидские ковры и картины, отданные родителями ей на хранение.

— Твой отец мне их подарил, — резко поправила она его, — я хорошо помню его слова: «Лизбет, забери эти вещи, нам они больще не нужны, для нас это только обуза».

Рубен смотрел на портрет своего деда, свысока взирающего на него через монокль.

— Вам лучше обсудить это с моей матерью… — прошептал он дипломатично.

— Мне нечего с ней обсуждать, — сказала она надменно.

Костяшки ее пальцев, схватившихся за край стола, побелели.

— Послушай-ка, — рявкнула она. — В вашем доме уже давно живут другие люди. Мир поменялся, мы все приспосабливались к новым обстоятельствам, и тут с неба сваливаетесь вы, полагая, что все будет по — старому…

— Вы правы…

Рубен как во сне проследовал к двери.

— Вы правы. Простите, что побеспокоил…

Сплотившаяся в целях выживания община постепенно распадалась — один за другим ее члены покидали ковчег, созданный матерью Лотты. Когда колесо ежедневных обязанностей по поддержанию хозяйства остановилось и вокруг все стихло, ее тело свело судорогой. Она лежала на кровати, корчась от боли. В спальне висел горьковатый запах, а промокшее постельное белье надлежало постоянно менять. Безуспешно пытаясь поставить диагноз, семейный врач вызвал «скорую». Какая ирония: те, кому в течение нескольких лет она помогала сохранить жизнь, ушли из дома в полном здравии, в то время как ее пришлось тащить на носилках. Что с ней такое, выяснилось в отделении неврологии: резкое расстройство нервной системы, которая долгие годы подавала сигнал «опасность».

Ее муж придавал значение другим вещам. Он ругался на англичан, канадцев, американцев, набрасывался на новое правительство, сопротивлялся ликованию и возвеличиванию западных союзников на фоне всеобщего замалчивания грандиозных заслуг на востоке.

— Без Сталинграда, без Восточного фронта, без многомиллионных потерь Советской армии, без несгибаемости и хитрости Сталина, — доказывал он, — у Западного фронта не было бы ни малейшего шанса выиграть войну. С востока надвигалась серьезная опасность, об этом прекрасно знал Гитлер и все немцы — почему об этом молчат, почему эту тему обходит пресса? — И сам же давал ответ: — Из страха перед большевиками! Ха! Поскольку не фашизм, но коммунизм их самый заклятый враг! Этот страх всех их объединит!

Дрожа от негодования, он заводил пластинку. Успокоить его могли лишь великие композиторы — за исключением Вагнера, записи которого всю оставшуюся жизнь провалялись на дне самого дальнего ящика.

2

Когда-то давным-давно они вместе мылись в тазу, а теперь лежали в отдельных ванных комнатах пастельных тонов и размышляли о причудливом мучительном родстве, которое их притягивало и отталкивало одновременно. Они ежедневно встречались в пустых коридорах по дороге из грязевой ванны в кислородную или на подводный массаж. Устав от вида воды, неутомимо вытекающей из фонтанов, и гонимые страстным желанием выпить чашечку кофе, они обе оказались в банкетном зале. По крайней мере, любовь к кофе была у них общей — генная предрасположенность? Они воссоединились под «Ледой и лебедем». Как обычно, разморенное состояние после процедур как рукой сняло, когда Анна в очередной раз завела разговор на «эту тему».