Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие - [41]

Не знаю, почему только спустя пять лет после ее ухода раздался этот звонок. Видимо, в театре должны были отчитаться. Я спросил — сколько там накопилось? Они ответили — 800 лари. У Софико 300 лари (чуть больше ста евро. — Примеч. И. О.) в театре была зарплата. Народная артистка не получала даже 200 долларов в месяц.

При том, что у нее была высшая ставка в кино, денег ни на что не хватало. Когда существовал Советский Союз, все работали: отец снимал, мама играла, дедушка что-то получал, бабушка тоже. В результате в семье скапливалась определенная сумма, не бедствовали. А вот потом стало непросто.

Такое наступило время. Мама понимала, что ею пользуются. Иногда говорила — что за кошмар, какая маленькая зарплата, ни на что не хватает.

При этом мысли уехать в Москву никогда не возникало. Хотя ее звали, конечно. Но она не могла жить нигде, кроме Тбилиси. Она обожала этот дом, это место.

На все предложения отвечала: «Ради Бога, если предложите временную работу, то я готова приехать и отсняться. Но жить в Москве — никогда».

* * *

Бытовая жизнь протекала, наверное, как у многих. Бабушка часто что-то готовила. При том, что у нас всегда была помощница по дому. Но ее не беспокоили по вечерам, если что-нибудь было нужно, сами вставали к плите.

Мама тоже хорошо готовила. Она нечасто подходила к плите, но если это случалось, то выходили настоящие деликатесы.

Верико любила делать щи и омлет. До сих пор помню вкус ее омлета. И очень хорошо пекла мчади (лепешка из кукурузной муки. — Примеч. И.О.). Я такого мчади даже и не помню после этого.

Мама вообще все делала, любое блюдо умела приготовить. Застолья дома устраивали не каждый день, но довольно часто: приходили гости, дверь наша не закрывалась. А когда гости приходят, надо же им что-то предложить, угостить.

А кроме этого каждый месяц у нас дома отмечали премьеру — или фильма, или спектакля. В те времена собиралось огромное количество людей, даже больше, чем стены могли вместить.

Все, кто приезжал в Грузию, приходили к Верико, а потом и к Софико. Кажется, однажды вся труппа МХАТа пожаловала. Святослава Рихтера помню, Мстислав Ростропович два раза был у нас.

Все, кто оказывался у нас в доме, не могли его не полюбить и не стать друзьями хозяев. Потому что чувствовали доброжелательное отношение — то, чего людям так часто не хватает.

На больших застольях Софико была тамадой. Видите, и этой профессией тоже овладела. Говорят, неплохо.

После успеха фильма «Наш двор» Софико дали самую высшую ставку — 500 рублей. Даже у великой Верико было меньше. Но никто не удивился: Софико была очень популярна. Фильмы с ее участием смотрели все, а тогда ведь был огромный рынок, весь Советский Союз!

Но она заработала нечто более ценное, чем деньги — имя. Софико Чиаурели была одна. В народе она была даже более известна, чем ее мать, легендарная Верико.

Бабушка была все-таки актриса театра. Только когда снялась в фильме «Георгий Саакадзе», к ней пришла популярность. Письма ей отовсюду присылали, это было очень трогательно.

«Георгий Саакадзе» снимали во время войны. Стоял 1943 год. И в массовках участвовали люди, которые прямо со съемки уезжали на фронт. Многие из них не вернулись. Матери писали Верико благодарственные письма за то, что их дети остались на экране, а она сама стала символом всех матерей. Женщины признавались, что смотрят по многу раз этот фильм, чтобы снова и снова увидеть своих сыновей.

Потом уже Софико стала более популярна. После 70-х годов. Самый известный фильм с ее участием, наверное, — «Ищите женщину» Аллы Суриковой. С Леонидом Куравлевым у них очень удачный получился тандем.

* * *

Маме вообще везло на хороших режиссеров. Сергей Параджанов ее много снимал, он часто бывал у нас. Сережа вообще был как член семьи, всегда забегал на Пикрис-гору. И мы то и дело к нему ездили.

Когда я начал рисовать, он очень поддерживал меня. Обожал мои рисунки. Мы очень дружили. Получается, вначале была его дружба с родителями, а потом и я сам с ним сблизился. Много раз бывал у него дома на улице Месхи.

Мы говорили и на грузинском, и на русском. Он прекрасно знал грузинский, родился же в Тбилиси. Но чаще, конечно, по-русски общался.

Он очень хорошо ко мне относился. Все время в Армению упрашивал с ним поехать: «Поедем, посмотрим историю, памятники».

Он трепетно относился к Армении. Обожал родину своих предков. Потом, когда я мастерскую сделал в Дигоми, рисовал там, он приходил и говорил — к тебе сюда, если не бросишь рисовать, приедет весь мир.

И вот так странно совпало, что я стал последним, кто видел его в Париже в день, когда он навсегда закрыл глаза.

У меня в столице Франции проходила выставка. В это же время Сереже стало плохо, и его тоже повезли в Париж.

У меня дома на самом видном месте стоит фотография: на ней они с мамой репетируют, уже в больнице это было, здесь, в Тбилиси. Параджанов хотел сделать картину «Исповедь». Но в первый же день съемок ему стало плохо.

Его забрали в Ереван. Из Армении он звонил папе: «Георгий, приезжай и забери меня домой, я хочу умереть в Тбилиси. Кроме тебя это никто не сможет сделать». Но отец не поехал, потому что поговорил с докторами и они сказали — мы его увозим в Париж, слишком серьезное положение. У него же был рак.