Ближе, чем ты думаешь - [18]

К утру он убедил меня, что нужно позвонить в полицию. Его «профессорская» часть проанализировала все имеющиеся данные и сделала вывод, что сведений об изнасилованиях в полицию поступало гораздо меньше, чем их совершалось на самом деле; вдобавок он сказал, что преступление никогда не получит того внимания, которого оно заслуживает, до тех пор, пока не станут понятны мотивы преступника.

А как обычный парень он был чертовски зол. Он прямо горел желанием угробить ублюдка, который напал на меня.

Так начались следственные эксперименты, целью которых было восстановить детали нападения: сначала этим занимался шериф и его подручные, затем в дело вступила прокурорша, от вопросов которой в моей памяти надолго сохранился неприятный осадок.

В какой-то момент во время беседы она упомянула о черном мачете, которое насильник подносил к моему лицу.

— Я ведь не говорила вам о том, что мачете был черным, — сказала я. — Откуда вы об этом узнали?

— О, а я думала, что это вы сказали: он был черным, — ответила она.

Зачем же ей было так лгать!

— Я не единственная жертва, так? — спросила я.

Она не ответила. Ей это было ни к чему. Было совершенно очевидно: судя по тому, как этот негодяй поступил со мной, для него подобное было не впервой.

Хотя результаты анализа ДНК напавшего на меня преступника и поступили в офис шерифа, они, разумеется, не совпали ни с одним из имеющихся в базе данных. Поэтому после получения этих так называемых результатов, равно как и моего (похоже, совершенно бесполезного) описания, власти умолкли, а дело было спрятано под сукно, как я и подозревала.

И что потом? Ничего. Пришлось продолжать жить.

Не хочу, чтобы это прозвучало, словно я пыталась делать вид, что ничего не произошло. Все было отнюдь не так. Я просто не могла выкинуть из головы этот ужасный шепот. Он звучал в моем сознании постоянно, целыми днями и, что гораздо хуже — ночами. И это заставляло меня чувствовать, что тот насильник прятался чуть ли не за ближайшим углом, ожидая лишь подходящего момента, чтобы вновь наброситься на меня.

Рассуждая логически, мне пришлось понять, что все эти мысли — только игра моего воспаленного воображения. Однако не стоит недооценивать его силу. Воображение дало нам все: от изменивших мир религий до атомной бомбы. И оно было более чем способно намертво приковать ментальных демонов к девушке весом в жалких сто двадцать фунтов.

Несколько недель я боялась оставаться в своей квартире, равно как и выйти за порог. Любой шаг, казалось, делал меня еще более уязвимой. Хуже постоянно преследующего меня шепота было осознание, что тем ужасным человеком мог оказаться любой повстречавшийся в толпе — тот парень ведь ничем не выделялся из массы. И я постоянно думала: а что же теперь приходит ему в голову? Может, сейчас он представляет меня голой, полностью подчинившейся его желаниям?

Даже друзья вызывали у меня неадекватную реакцию. Когда я после произошедшего впервые увидела Маркуса — причем он вел себя как истинный рыцарь, чего не случалось за все годы нашего знакомства — я пришла в настоящее исступление под давлением паники.

Бен предложил мне обратиться к психологу, но я уже знала, что это не поможет. Терапию мне прописывали и раньше, когда я была еще ребенком. Я не желала рассказывать о своих переживаниях по чьему-то принуждению. В моей полной дерьма жизни просто случилось еще одно говенное событие.

По крайней мере так происходило, пока я не узнала о своей беременности. К такому удару, нанесенному, извините за выражение, прямо в матку, я просто не была готова. В моей жизни, где не так уж много было вещей, подвластных контролю, я даже не могла принять решения, стоит ли давать жизнь новому человечку.

Я всерьез задумывалась об аборте, хотя бы потому, что родить у меня не было особых шансов — собственно говоря, вообще никаких шансов не было — поэтому я подумывала об усыновлении. И дополнительным стимулом к этому служил приобретенный мной опыт в системе социальных служб, не говоря уже о Тедди.

Но кое-что заставило меня отказаться от прерывания беременности. Во-первых, я не была уверена, чей именно это был ребенок. За несколько дней до изнасилования во время любовного акта у Бена порвался презерватив. На всякий случай, конечно, мы держали под рукой спермицид. Но кто ж его знает.

Во-вторых — а может, это и была главная причина? — я чувствовала непреодолимую любовь к растущему во мне живому существу. Когда я впервые отправилась к акушеру-гинекологу, срок беременности уже составлял семь-восемь недель. Мне сделали УЗИ, а потом врач спросила меня, хочу ли я услышать сердце ребенка.

Вопрос застал меня врасплох. Я ведь даже не знала, что у зародыша на такой стадии развития уже может биться сердце. Потом кивнула; акушерка потянула какую-то ручку на своей машине и включила звук.

Тогда у меня и исчезли все сомнения относительно того, была ли я беременна или нет. Этот чудесный звук — ка-чанк, ка-чанк, ка-чанк — казалось, заполонил собой всю процедурную. Честно признаюсь: я никогда не слышала ничего более чудесного, столь прекрасного.

Уже не имело значения, привел ли к беременности акт любви или акт насилия. Ребенок был мой, а не насильника.