— Где?
О, только не у нее. И не сейчас, во всяком случае… Не в этот первый же день. Там Сэм и еще дух Т. С. И не у него… В его доме тоже обитают свои духи. Где-нибудь в нейтральном месте, но не в «Беверли-Хиллз-отель», где еще витает дух Тони Нэша. Это должно быть место, новое для них обоих… Начало.
— Почему ты не хочешь, чтобы я все устроила? — Она откинула голову так, что его губы могли коснуться ее шеи.
— Ты знаешь, что они всегда говорят о тебе, — пробормотал он, касаясь губами ее шеи.
— Что я великолепно устраиваю большие приемы. Поэтому доверься мне — это то, что я делаю лучше.
Он от души засмеялся, полностью доверяя ей.
— Но что нам делать с ним? — кивком головы он указал на Бьюмона.
Мы можем просто оставить его здесь, льющим слезы над своей «Маргаритой», вместе со счетом, который не больше, чем он заслуживает. Или мы можем быть милыми и посадить его в такси.
— Ладно, сейчас наше время и мы хотим быть милыми. Но час уже поздний, поэтому поспешим, — шепнул он настойчиво.
Бейб поняла, что это необычный вечер, как только она с Грегом вошла в дом после спектакля, и не потому, что ее родители впервые устраивали подобное маленькое торжество. В прошедшие годы они изредка устраивали такие небольшие вечера по особому случаю, когда ее отец провозглашался человеком года той или иной организацией… когда ее мать была избрана президентом своего женского клуба… когда она сама получила приз за декламацию. Бейб никогда не забудет, как она исключительно удачно выступила с декламацией под фортепьяно и ее родители поздравляли ее, высоко поднимая бокалы с вином, а ее собственный бокал был наполнен виноградным соком. Она до сих пор помнила свои необычные чувства — радость и гордость и подумала, что многое отдала бы, чтобы снова и снова пережить тот момент.
Кэтрин всегда рассматривала эти маленькие торжества как оды их семейной солидарности, их собственный вид «совместности», поэтому четвертый на них никогда не присутствовал и они никогда не устраивались в гостиной, которую берегли для особых общественных приемов. Но сегодня вечером, хотя это было сугубо частное дело, они оказали честь четвертой персоне — Грету и собрались в гостиной. И был накрыт щедрый стол, поданы деликатесы, которыми ее родители угощали только самых выдающихся своих гостей: лососина, белужья икра, паштет из трюфелей по-страсбургски — его Кэтрин получала по особому заказу, шейки омаров, бургундские улитки, которые особенно нравились Грегу. Был также графин с мартини, который судья собственноручно смешал, в дополнение к бутылке шампанского «Кристалл» в серебряном ведерке со льдом. Безусловно, это было особое торжество, и чего ради, недоумевала она, — по поводу ерундовой работы в суде, пока Грег будет пробиваться к адвокатуре?
Неожиданно она обнаружила, что сидит на одной из парных соф, обтянутых бледно-персиковой тканью, напротив всех их троих. Потом, словно в кино, когда идет замедленная съемка, или во сне, она увидела, как судья разливает «Кристалл» по четырем бокалам. А Грег лезет во внутренний карман пиджака и слышит дрожащий голос Кэтрин:
— Когда Грег узнал, что мы устраиваем для него этот маленький вечер, он был так тронут, он сказал, что хочет сделать его настоящим событием, разделив с нами этот момент.
Затем, к своему изумлению, она увидела, как они все трое высоко подняли свои бокалы с шампанским. Они пили за нее! Ее мать трепетно улыбалась, на глазах ее дрожали слезы счастья, судья гордо взирал на то, как Грег протянул ей эту вещь — бриллиантовое кольцо, подмигнувшее ей из маленькой голубой бархатной коробочки.
Потом Кэтрин сказала:
— Дорогая, ну, быстренько, подними свой бокал, чтобы мы могли сделать первый глоток все вместе!
Комната была слабо освещена лишь светом, исходящим от проектора, высвечивающего Роберта де Ниро, борющегося с Доминик Сандой, экран буквально излучал сексуальную энергию. Но Сэм и Вик Конти, оба обнаженные по пояс, возились на красном вельветовом ковре, полностью охваченные ни чьим-то, а своим собственным сексуальным электричеством.
Сильно вспотевший, с учащающимся тяжелым дыханием, он лежал под ней и руками ласкал ее груди, склоненные к нему, поскольку она сидела на нем верхом. Но она не позволяла ему самому вступить в контакт. Наклоняясь, она водила по его лицу своими темно-розовыми сосками, дразнила ими его губы, потом спустилась ниже, к его взбухшему бугру. Когда он попытался расстегнуть «молнию» на брюках, она отвела его руки в сторону, чтобы сделать это самой, извлекла его налившийся член и начала медленно тискать и пошлепывать его, в то время как сам мастер режиссуры хрюкал, стонал и тянулся к ее губам. Но она выпрямилась и подвинулась так, чтобы снять с него брюки, а когда он был уже совершенно голый, она раздвинула его ноги и стала легко водить языком по его напрягшейся коже.
Кляня ее всякими словами, экстра-режиссер пытался получить свое — он терзал ее груди, кусал губы и плечи, сорвал прочь юбку и трусики, пока наконец они оба не оказались совершенно голыми, их тела блестели в темноте. Потом она гибко вывернулась, к его изумлению, встала и направилась к двери. Он тоже поднялся на ноги и сделал шаг к ней, но с дразнящим смешком она прошептала:
