Блеск жемчуга - [18]

Она была золотистой блондинкой! Ее медовые волосы сияли, как будто их освещало какое то тайное светило, и ее лицо светилось, отражая скрытое тепло любви. Маленькая сестричка прекрасной Мейлин Гуань не была такой знойной и эффектной, как старшая сестра, но в ней чувствовалась какая то невыразимая прелесть, какая то трогательная наивность.

Алисон Париш Уитакер была наследницей, обожаемой принцессой, но на ее голове красовалась не корона, а солнцезащитные очки, а на ее шее, словно изваянной из слоновой кости, болтались не алмазы, а спутавшиеся экспонометр и фотокамера. Черты ее лица выдавали врожденную аристократичность, а полные губы расплылись в приветственной улыбке.

Но что же с ее глазами? Обладает ли она, как и Мейлин, доказательством происхождения от зеленоглазого отца? Да, наверное, только у Мейлин, незаконнорожденной Гарретта Уитакера, глаза были цвета темного нефрита, почти черные, скрывающие опасную тайну… а его светловолосая законная дочь смотрела на мир ярко зелеными, изумрудными глазами. И эти глаза любимой дочери наверняка были так же ясны и чисты, как эти драгоценные камни, бесстрашны и полны надежды.

- Мейлин?

Джеймс произнес ее имя очень тихо, но оно разорвало тишину, как гром. Прежде чем повернуться к нему, Мейлин быстро положила книгу на хрустальный столик, словно она была раскаленной и обжигала пальцы.

Теперь Мейлин была готова посмотреть в глаза мужчине, которому она так верила и который - неужели это так? - предал ее так быстро и так жестоко. Мейлин не сомневалась, что Джеймс Дрейк может быть жесток, ему нужно было совсем немного, чтобы выпустить на поверхность часть той ярости и гнева, что бушевали внутри него.

О, Мейлин очень хорошо знала, как страшна может быть жестокость, порожденная яростью! Она сама, покидая Гонконг в то ужасное время девять лет назад, позволила проявиться этой жестокости. Позволила? Да, пожалуй, так!

Конечно, вначале она сама не понимала, что говорит, она была взбешена, слова выскакивали сами по себе. Они просто выплескивались из ее раненого сердца. Тогда бесконтрольность ее гнева была понятна - весь мир ее рухнул, а ведь ей было всего тринадцать лет! Но с тех пор прошло немало времени, вполне достаточно для того, чтобы простить, похоронить эту боль в своем сердце. Но вместо этого она мучила свою мать, свою любимую мать.

А в те первые тринадцать лет жизни в ее сердечке жила только любовь, самая нежная и щедрая любовь. Конечно, она знала, что существует жестокость, она сама была ее жертвой, объектом насмешек со стороны одноклассников. Казалось невероятным, чтобы она могла обидеть кого либо. Но в тот день, когда ее мир рухнул навсегда, в ней поселилась жестокость - и с тех пор не покидала ее сердце.

Мейлин хотелось верить, что ею просто овладел какой то злой дух. Было вполне естественно, что такой зловещий призрак поселился именно в этой невинной душе, беззащитной перед болью. И так хотелось верить, что этот незваный гость в один прекрасный день покинет ее.

Но Мейлин не обманывала себя тем, что эта жестокость - дело рук злого духа. Даже в тридцать лет она была уже слишком горда, чтобы сваливать вину на кого то другого. Нет, эта не доброта, эта изощренная жестокость была частью ее существа, и, очевидно, она унаследовала ее от своего бессердечного отца. Она всегда была присуща ей, только тщательно скрывалась - но теперь и Мейлин, и ее мать знали правду о том зле, что притаилось в глубине еще детской души.

Мейлин уехала из Гонконга с твердой уверенностью в том, что ее отношения с любимой матерью безнадежно испорчены. И как только она прибыла в Лондон, как бы в наказание за необузданные вспышки ярости, которые разрушили столько светлого в ее жизни, она взяла себя в ежовые рукавицы и подчинилась строгому распорядку. Она одевалась безупречно, по моде, ее длинные черные волосы всегда были уложены в строгую прическу. Ее поведение было безукоризненно, ее соблазнительное гибкое тело всегда было в форме, а ее работа - безошибочной и аккуратной.

А ее чувства? Что она делала в Лондоне, когда боль становилась непереносимой? Позволяла ли себе резкие и ранящие слова? Нет. Никогда. Ни разу. Она держала свою боль внутри. А жестокость? Тоже обращенной внутрь…

Предыдущие девять лет жизнь Мейлин была размерена и уложена в жесткие рамки. Никто, впрочем, не следил за ее поведением. Но у ее самоограничения была причина и цель - возможно, неясная даже ей самой. В те дни, когда она готовилась вернуться в Гонконг, в ее сознании крутилась одна опасная и радостная мысль. Может быть, она наберется мужества, сможет встретиться с Джулианой и попросить у нее прощения. И если такой день настанет, это будет неоспоримым доказательством того, что она стала лучше.

Но так ли это? Стоило ей увидеть фотографию Алисон, и выяснилось, что ее чувства гораздо сильнее, чем казалось раньше. Она почувствовала приближение волны ярости.

«Я держу себя в руках, - сказала она себе. - Я должна держать себя в руках».

Теперь она позволила себе посмотреть на человека, у которого тоже был «черный пояс» по самоконтролю и дисциплине. Она отлично знала, что серые глаза Джеймса могут стать твердыми и непроницаемыми, как гранит, - но теперь она читала в них, как в открытой книге. Он волновался за нее, вот и все - не было и малейшего намека на предательство.