Блеск минувших дней - [3]

Уравновешивающие деяния души… Покорность встречается чаще, чем ее противоположность – восстание в гневе и сопротивление. В нашем мире волки обитают и под сводами прекрасных дворцов, и в темных лесах, и на диких пустошах.

В те годы люди отсылали своих дочерей прочь из Милазии и окрестных деревень только потому, что Уберто был тем, кем он был. Впрочем, когда не удавалось вовремя найти подходящей хорошенькой девушки, он приказывал приводить к нему мальчиков.

Об этом все знали, как я уже сказал. Мы в Авенье тоже слышали эти истории. Некоторые ученики, более знатные, чем я, даже шутили, что право требовать себе девиц для развлечения (насчет мальчиков никто не шутил, это было слишком рискованно) – одно из преимуществ власти.

Надо отдать им справедливость, они не говорили о праве убивать, только об удовольствиях на одну ночь… ну, или не на одну.

Уберто никогда никого не приглашал к себе больше, чем на одну ночь. Большинство его «гостей» возвращались домой и даже получали денежное вознаграждение – правда, девушкам потом трудно было выйти замуж, а мальчики были опозорены.

Однако живыми его дворец покидали не все. Не все.

Впервые я мог погибнуть в ту ветреную осеннюю ночь, если бы Морани, узнав, что девушку доставили, не отправил меня по черной лестнице за вином.

Когда к графу привозили кого-нибудь ночью, Морани лично становился на пост у входа в покои Уберто, словно не хотел перекладывать бремя на душу другого человека. Он поступал так много лет.

Летом и осенью того года он предпочитал, чтобы я был рядом с ним до и после того, как их привозили, но не в те минуты, когда девушка или мальчик поднимались по лестнице.

На моей памяти это случалось уже трижды. Та ночь была четвертой. Я не верю в священные числа, просто рассказываю историю, как помню.

Стоя у входа в покои графа, мы с Морани беседовали о мудрости прошлого. По его просьбе я читал ему на память стихи, пока за дверью Уберто делал то, что он делал. Иногда мы кое-что слышали. Морани при этом становился печальным, и, как мне казалось, я замечал и другие чувства у него на лице. Как правило, он велел мне говорить – о философах, о необходимости сдержанности, о просвещенном безразличии к колесу Фортуны. Он пил вино, принесенное мною, но всегда соблюдал меру.

Морани не мог оградить меня от того, что происходило в покоях, – только от личного участия в сопровождении ночных гостей Уберто. После этого управляющий все же требовал, чтобы я остался с ним. Возможно, ему было тяжело там в одиночестве. Возможно, он полагал, что мне необходимо узнать темные стороны жизни наряду со светлыми. Я часто думал с тех пор, что в каком-то смысле такова и Батиара: искусство, философия – и звери.

Если бы я стоял рядом с Морани в тот момент, когда девушку вели вверх по лестнице при свете факелов, если бы доставившие ее стражники увидели меня вместе с ним, то, вне всякого сомнения, меня сочли бы в равной степени ответственным за то, что произошло потом.

Но меня не увидели. Только Морани ласково приветствовал девушку и впустил в покои, предварительно тщательно проверив, нет ли у нее оружия. Стражники уже обыскали ее перед лестницей, но, как главный управляющий дворца, мой покровитель обязан был лично досмотреть гостей у этой двери.

Тем не менее я был там. Я действительно ее видел.

Я уже поднялся с флягой вина и стоял в тени на черной лестнице, вне поля зрения стражников и девушки, но сам их видел. И я знал, кто она такая.

Не думаю, что она вспомнила бы меня, но я узнал ее с первого взгляда. Прошло не так уж много времени. И я сразу понял: что-то не так.

Я ничего не сделал, ничего не сказал. Я позволил этому случиться.

Честно признаю, что вина за смерть Морани ди Россо лежит на мне. Я многим ему обязан, и он мне очень нравился. Он был добрым человеком, у него подрастали детишки, а я узнал эту женщину, но все-таки позволил событиям развиваться в том направлении, в каком они двигались, в том числе – и казни с расчленением на площади.

Я часто думал о том, что мир, который сотворил Бог, – по крайней мере, в наше время – не слишком добр к хорошим людям; уж не знаю, как это характеризует меня и мою собственную жизнь. Мы копим грехи и вину, проживая свои дни, совершая выбор, делая что-то или бездействуя. За этот грех, за смерть Морани, будут судить меня. Впрочем, на моей совести есть и другие.

* * *

Она замечает силуэт слуги в полутьме, на второй лестничной клетке. Человек что-то держит в руках, вероятно, вино. Неважно. Важно изобразить волнение, но не страх, чтобы управляющий не заподозрил, что она что-то скрывает. Она напоминает себе, что чувствует себя неловко в этой красивой одежде, которую ей прислали из дворца графа.

Они обсуждали это, когда составляли план, когда она согласилась рискнуть, хотя Фолько ясно дал понять: это всего лишь мысль, идея. Он не мог ей приказать. Разумеется, не мог. Он сказал, что совершенно уверен – все получится.

Она ему поверила. Не стал бы он посылать ее на верную смерть. Ни ради Милазии, ни ради чего-либо другого. Она не должна погибнуть, выполняя его задание. Она – его оружие, а хороший командир бережет свое оружие. И к тому же она – его племянница.