Бледный всадник - [113]

Король больше ничего не сказал, и без того было сказано достаточно. Он имел в виду, что мне следует взять лучших воинов, самых неистовых, самых опасных, из тех, что любят драться, — и повести их туда, где бой будет тяжелее всего, потому что враг наверняка попытается захватить наше знамя. То было весьма почетное поручение и, если битва будет проиграна, почти наверняка — смертный приговор.

— Я с радостью это сделаю, мой господин, — ответил я, — но взамен попрошу тебя об одолжении.

— Если это в моих силах, — настороженно проговорил Альфред.

— Пожалуйста, если можно, не хорони меня. Сожги мое тело на костре, вложив в мою руку меч.

Он поколебался, потом кивнул, зная, что соглашается на языческие похороны.

— Я никогда тебе этого не говорил, — произнес он, — но я очень сожалею, что твой сын умер.

— Я тоже об этом сожалею, мой господин.

— Но он теперь с Богом, Утред, наверняка он теперь вместе с Богом.

— Мне это уже говорили, мой господин. И не один раз.

А на следующий день мы отправились на войну. Судьбы не избежать, и хотя, рассуждая логически, мы не могли победить, однако и проиграть мы не осмеливались. Поэтому мы и отправились маршем к Камню Эгберта.

* * *

Это был торжественный марш, с соблюдением всех церемоний. Двадцать три священника и восемнадцать монахов составили наш авангард; они распевали псалмы, пока армия Альфреда двигалась от крепости, охранявшей южную дорогу, на восток, к центру Уэссекса.

Они пели по-латыни, поэтому отец Пирлиг перевел мне их слова. Ему дали одну из лошадей Альфреда, и, одетый в кожаные доспехи, с огромным мечом на боку и крепким копьем на плече, он ехал рядом со мной.

— «Боже, — перевел он мне, — Ты оставил нас, Ты рассеял нас, Ты гневаешься на нас, а теперь возлюби нас снова». Весьма резонная просьба, правда? Дескать, сперва Ты пнул нас в физиономию, так теперь обними нас, а?

— Неужели в молитве и вправду говорится именно это?

— Ну, кроме пинков и объятий. Про это я добавил от себя, — ухмыльнулся он. — Я скучаю по войне. Разве это не грех?

— Ты видел войну?

— Видел? Да я был воином, прежде чем обратился к церкви! Пирлиг Бесстрашный, вот как меня называли. Однажды я убил четырех саксов за один день. В одиночку, не имея другого оружия, кроме копья. А они все были с мечами и щитами, вот так-то. Там, дома, обо мне слагают песни, но имей в виду: бритты вообще поют о чем угодно. Я могу спеть тебе такую песню, если хочешь: в ней будет говориться о том, как я уложил триста девяносто четырех саксов за один день, но, боюсь, число не очень точное.

— И скольких же ты убил на самом деле?

— Я уже сказал тебе. Четверых, — засмеялся он.

— А где ты выучил английский?

— Моя мать была саксонкой, бедняжка. Ее взяли в плен во время набега в Мерсию и сделали рабыней.

— А почему ты не захотел на всю жизнь остаться воином?

— Потому что нашел Бога, Утред. Или Бог нашел меня. И еще меня начала обуревать гордыня. Песни, которые о тебе поют, западают в душу, и я дьявольски гордился собой, а гордость — страшный грех.

— Это оружие воина, — сказал я.

— Так и есть, — согласился он, — вот почему это ужасная вещь, и я молюсь, чтобы Бог избавил меня от гордыни.

Теперь мы оставили священников далеко позади, взбираясь на ближайший холм, чтобы посмотреть на северо-восток — нет ли там врага. Но голоса священников летели за нами, их пение далеко разносилось в утреннем воздухе.

— «С Божьей помощью мы будем действовать храбро, — перевел для меня отец Пирлиг, — и Господь повергнет наших врагов». Благословенная мысль для такого прекрасного утра, лорд Утред!

— Датчане тоже читают молитвы, святой отец.

— Но весь вопрос в том, какому богу, а? Скажи-ка, какой смысл кричать, обращаясь к глухому?

Он натянул узду, остановив лошадь на вершине холма, и уставился на север.

— Там и мышь не шелохнется, — сказал он.

— Датчане наблюдают за нами, — ответил я. — Мы не видим их, но они видят нас.

Если датчане и вправду за нами наблюдали, они могли видеть триста пятьдесят человек Альфреда, ехавших верхом или шагавших пешком от болота, а за ними на расстоянии — еще пять или шесть сотен воинов: фирд восточной части Суморсэта; раньше он стоял лагерем к югу от болота, а теперь маршировал, чтобы присоединиться к нашей небольшой колонне. Большинство людей, направлявшихся сейчас с Этелингаэга, были настоящими воинами, обученными стоять в «стене щитов», но с нами шли также пятьдесят жителей болотных деревень. Нам бы очень пригодился Эофер, тот верзила лучник, однако он не мог сражаться без своей племянницы, которая говорила бы ему, что надо делать. Но не брать же ребенка на войну, поэтому Эофера пришлось оставить дома.

За колонной следовало много женщин и детей, но свою собственную семью Альфред отослал на юг, в Скиребурнан, под охраной сорока воинов. Мы едва ли могли себе позволить выделить столько людей, но никто не рискнул оспаривать королевскую волю. Эльсвит должна была ждать в Скиребурнане и, если придут вести о том, что ее муж побежден и датчане восторжествовали, бежать с детьми на южное побережье и найти там корабль, который отвезет их во Франкию. Ей было велено также взять с собой столько книг, сколько удастся найти в Скиребурнане, потому что Альфред рассудил, что датчане сожгут в Уэссексе все книги. Эльсвит предстояло спасти Евангелие, жизнеописания святых и Отцов Церкви, исторические и философские сочинения и, таким образом, воспитать своего сына Эдуарда королем в изгнании.