Бледный - [40]

— Виктор… Игнатьевич… — вспомнил вдруг Девяткин с облегчением. Мир перестал разваливаться.

— Вспомнил? Ладно… — сказал тот, сцепив пальцы и устремив на них прищуренный взгляд. — Вы где это были, Пётр Игнатьевич… ну, сегодня, до задержания? Это важно. Это нам очень важно. И попрошу без вранья.

— Я… — начал Девяткин, ёрзая, потому что наручники резали, — был где?

— Ну да, где были? Может, вышлем бригаду туда, где были? Может, там труп? Зачем ему, как собаке, не по-людски лежать? Всё равно найдём, так, может, сразу, чтоб нас не мучить?

— Не понимаю, о чём вы… — ответил Девяткин.

Мешал чехол на столе. Если бы показали, что в нём, немедленно бы всё открылось. Загадка чехла прибавляла ещё одну неясность к груде прочих и блокировала мозг.

— Не знаете? А мы знаем. — Следователь, вскочив, обошёл стол, встал за спиной Девяткина и сказал ему в ухо: — Будем сотрудничать, Пётр Игнатьевич? Ну, давайте — и по домам.

— Сотрудничать?

— Это вам решать. Потому что когда я начну, будет поздно. Тогда вам вменят препятствие следствию…

Тут Девяткин слетел на пол, так как стул из-под него вышибли. Он, извиваясь, старался встать, чтоб не били лежачего.

— Стулья шаткие, — съязвил следователь и скривился. — Нет миллионов, чтобы купить новые. Может, ваш банк кредит даст на стулья, с которых не падают? Даст, не даст? Если мы им напишем, что их сотрудник падает тут со стула, может, дадут кредит? Ладно, сели… Скоро, бля, три часа. Продолжим… Мокрый вы, Пётр Игнатьевич, от чего? — спросил следователь, усаживая его.

— Адвоката… — бросил Девяткин, вновь оказавшись носом к носу с чехлом. — Я больше ни… Что у вас?

— То, что я собирался вас отпустить, но брюки… Описались, Пётр Игнатьевич? Обоссались? — заржал следователь, сев напротив. — Что значит, как нас учили, волнение и потерю контроля подозреваемого над телесными функциями — в результате чувства вины, тревоги и… всякой психики.

Следователь выглядел гнусно.

Это был типичный пример холерика, психически неустойчивого, обвиняющего других даже в собственных ошибках, срывающегося без причин, измышляющего нелепые версии, агрессивного, мнительного, злого. Это удерживало Девяткина от признания. Вероятно, будь вместо психа с пистолетом спокойный и без затей опер, который, раскрыв чехол, показал бы Лену или Катю, Девяткин сразу бы рассказал все, как есть. Может быть, и чехла не надо, но если б попросили спокойно и без надрыва, в рамках норм сыска — он бы всё открыл. Но объясняться с этим психом, который уже придумал собственный сценарий и требует лишь нужных доказательств, — значит, собственно, угробить себя.

— Я не волнуюсь… Я выпил пива, — сказал он. — Где адвокат?

— Пьют, знаете, неспроста, — гнул следователь. — Есть пиплы, пьют специально. Я вас бы, верите, отпустил. Что обоссались вы даже — пусть. Вот так. Я добрый… Если б вы вдруг не сунулись с адвокатом. Безвинный, он — как? Ничо, твердит, я не сделал. А чмо, как вы, начинает права качать… На фиг, по логике вещей, вам адвокат, если вы безвинны? Я вас, что, в чём-нибудь обвинил? Наркотик вам подложил в карман? Какую-нибудь улику? Бью вас? Зачем же вам адвокат? А, думаю, — адвокат?! Зачем? Стало быть, проболтаться, как вот в штаны нассал? Адвокат — значит, есть что скрыть? Прав я, Пётр Игнатьевич? Лучше — без адвокатов. Скажем, вы просто так про адвоката, от раздражения. Суд учитывает добровольность признания, вам это важно. Рассказать, что с маньяками в зоне делают? Режут… Кто тут, не скажете? — Следователь потянулся к молнии на чехле. — Посмотрим? Вам принести очки? Кто у нас тут? Марина, которую вы под джип? Или новяк? Вид мёртвых очень воздействует, прочищает ум. Иной, верите, ерепенится, а запрёшь его в морг с убитыми на ночь, он утром шёлковый. Кто у нас тут? Ваш кто?

Девяткин молчал, покрываясь потом.

— Нет, Пётр Игнатьевич, я не злой, — услышал он. — Я не буду вам до поры до времени устраивать ставки с жертвами. Я вам шанс дам. Нужно признание. И тогда вам не будут совать труп под нос. Просто скажете: как, кого и когда — и всё. Обещаю! Нам гуд — и вам. Нам гуд, так как получим премию и займёмся каким-нибудь новым чмо. Их масса — чмо, Пётр Игнатьевич. Как я понял, вы жуковский маньячок? А есть химкинский, битцевский, одинцовский… Что вы молчите? — Следователь вдруг вмазал ему пощёчину. — Оклемались? Жду. Бросим думать про адвоката и честно выложим все следствию. Хотя бы потому, что адвокат деньги слупит — и не поможет, ясно. Я куда лучше. Я вас разделаю под орех, сведу в КПЗ в кровянке… Вас знаете где нашли? — Он, подойдя к Девяткину, ткнул его в глаз, потом легонько в нос, чтоб кровь хлынула. — Пьяного подобрали вас, с кем-то дрались. Протокол писать?

Девяткин отводил лицо от ударов.

— А ну, сел прямо! — приказал следователь. — Играют в героев, не зная, что их дальше ждёт. А потом попадают в зону и пишут оттуда, что, если б знали, как тут будет, то рассказали б всё дяде следователю, чтоб скостить срок. Я вам попросту, как гуманист, объясняю, что будет… А будет хуже. Все вас там бить начнут. И почему же тогда нам, культурным, не пообщаться? У вас, знаю, высшее образование — и у меня тоже. Не думайте, что все здесь тупые качки. У нас люди с передовыми запросами. Фрейда знают… — Он вытянул из стола журнал. — Гляньте! Серьёзная пресса, название — «Психология», я выписываю. Я, вас встретив, кое-что перечитал. Интереснейшая картина! Точь-в-точь вы! — Он, пройдя с журналом к Девяткину, опустился на край стола. — Я сперва вам концепцию. Жалко, вы не психолог, но напрягитесь: и поучительно, и про вас… Был такой Зигмунд Фрейд в прошлом веке, и он сказал, что все действия вызваны сексуальной энергией. Всё — с секса. Прогресс вызван тем, что нормы и законы переводят секс в трудовую энергию, иначе все только б сношались… Много он умных вещей сказал. Главное, что у многих секс не переходит в трудовую энергию, не