Бледный - [41]

У этих всё только для удовольствия — ищут кайф, как вы. Девушек по дороге снимают, трахают, хотя есть жена, любовницы… То есть, одному на секс часа хватает, другие же в нём круглосуточно. Журнальчики покупают, видео смотрят, бродят ночами, чтоб найти женщину… ну, вы поняли. У вас ведь есть журнальчик? Есть? Работают лишь для виду — как вы в своём банке, чтоб главный свой интерес скрыть. Это всем известно, это обычно: много гормонов, парень идёт насиловать… Известно ли вам другое, Пётр Игнатьевич? Есть насильник — а есть маньяк. Здесь Фрейд. Теперь, прежде чем дальше… Смотри сюда! — Он врезал Девяткину в лоб журналом. — Что, говорить не хочешь? Брезгуешь? Что, богат очень? Знай, на следствии первое правило — отвечать. Хочешь, чтоб я учил тебя по мордам? Образованный — выбирай. Будем общаться или нет?

Девяткин, потупившись, закивал, чувствуя, как горит кожа.

— Я говорю, — вёл следователь, — что насильник — это насильник. А вот маньяк — другое. Маньяк — убийца.

Девяткин кивнул. Казалось, с ним идет игра в кошки-мышки, а сыр — в чехле с покойником.

— В Жуковке есть маньяк, — излагал следователь. — Завёлся недавно… Странно завёлся, Пётр Игнатьевич, после того, как погибла ваша попутчица и… Но нечего погонять коней, нечего… — он похлопывал по чехлу. — Здесь женщина, жуть красивая. Светленькая и стройная, грудь номер пять, блондиночка… Показать вам? Может, знакома?.. Ну, так знакома?! — гаркнул вдруг он.

— Воды… — произнёс Девяткин, чувствуя, что впадёт в истерику, если не сменит как-нибудь тему.

— Вы побледнели… — Следователь приподнял его за нос. — Отчего? Рассказать, где нашли? Представь, голую, чуть прикопанную, в леске нашли, вот недавно… свеженькая… Ты убил?

— Нет!!! — вскрикнул Девяткин, дёрнувшись, чтобы встать, и хотел уже объяснить про Лену, бросившуюся на шею, потом про нож и клоуна, и про бордюр, с которого неудачно слетел.

— Сядь! — толкнул его следователь. — Куришь?

— Да! — с готовностью ухватился он за повод к нормальному общению, хотя курить не хотел.

Следователь ткнул ему в рот сигарету и сам закурил. — Засиделись. Пора колоться… А что мы умные, докажу. Есть Эрос. Знаешь? Эрос — любовь. А знаешь про… — Он заглянул в журнал. — …Танатос? Он рядом. — И он похлопал вновь по чехлу. — Так смерть звать — Танатос. Теперь о том, почему ты убил, Девяткин… Фрейд пишет… или журнал пишет, но всё равно: «Стремление к удовольствию роковым образом является частью общего стремления живущего к возвращению в состояние покоя неорганической материи». Сложно? Я растолкую. Далее пишут: «Либидо втягивает в орбиту смерти… Эрос с Танатосом предстают как два инстинкта, чьим вездесущим присутствием характеризуется процесс жизни…» Понял? «Стремление к сохранению в покое, к прекращению внутреннего раздражающего напряжения находит своё выражение в сексуальном позыве, цель какового быстрей привести организм в состояние полной нирваны, то есть отсутствию всяких страстей и нужд». — Следователь мотнул журналом. — Наука! А по-простому, ты, когда хочешь секса, бесишься, а потом расслабляешься. Секс — расслабуха, да? Нет желаний, хоть подыхай. И спишь. Моя жена засыпает. Сон же, пишут в журнале, типа вид смерти… И тут начинается, Пётр Игнатьевич, главное… — Следователь склонился над ним. — Находится тот, кто, подобно вам, ловит кайф не только в том, чтобы трахнуть женщину, но и убить её — для нирваны. Себя — не убьёт, боится, а вот её — убьёт, чтоб, значит, её, как Будда, избавить от жизненных, дескать, мук. Нирвану ведь Будда выдумал. В смысле, что счастье — это не знать вообще нужд, как после секса.

В этом-то суть маньяка. Секс вообще — бой. Ну, а маньяк «логически завершает секс, добивая то, что без того насыщено». Женщину, успокоенную сексом, он убивает для полного и окончательного спокойствия. Ей на пользу. Чтоб хорошо ей было. Так маньяк думает. Это катарсис — очищение. Пишут, что возвышенное искусство очищает. Маньяка же очищает труп, который он считает итогом жизни, её венцом. Мы, с вами, Пётр Игнатьевич, что? Ищем удовлетворения — зная, что только трупы не знают нужд. Но мы боимся смерти. Своей боимся — а вид чужой на пользу. Было у вас ведь? Большое, пишут, блаженство и очищение в лике смерти! Возвышенное приходит на ум! Сдохла, мол, а я жив… И ревности нету. Убил — и знаешь, что ты у неё последний, так её трахнул, что ей никогда уже никого не захочется… — Следователь вплотную приблизил к нему лицо. — Какие ещё у маньяка чувства, Пётр Игнатьевич? А? Какие? Вы подскажите! Не дураки, поймём.

— Бейте… я не скажу… не знаю… — выплюнул сигарету Девяткин, поняв вдруг, что псих с ПМ под мышкой хочет, помимо Лены, взвалить на него все убийства на сексуальной почве в окрестностях Жуковки.

— Отказываетесь, что убили?

— Отказываюсь! — отрезал он.

— Где вы вчера, потому что уже, бля, четверг, а я всё тут с вами, были? И не трепаться!

— На работе.

— Ссаками пахнет! — Следователь, швырнув свою сигарету, прошёл за стол. — Из банка вы ушли в шесть.

— Я пил с другом… В баре.

— Какой бар?

— «Марс».

— Дальше!

— Я на такси…

Девяткин думал.

Допрос был о среде, о вечере.