Бледный - [15]

— Выгонят меня из Москвы, — ныла Тоня, — без регистрации.

— Не тревожься, — пробормотал он.

Въехали в Жуковку, маячками с сиреной освобождая дорогу, отдыхавшую от пробок. Здание отделения милиции еле просматривалось в тумане. Чин с автоматом дождался, когда Девяткин выйдет, и самолично проводил его в кабинет, где стриженый в штатском немедленно поднялся навстречу с кресла, протянул руку и усадил, заканчивая разговор по сотовому.

— Пётр Игнатьевич, — начал он, уперев в стол локти и крутя ручку пальцами с обкусанными ногтями, — а дело вот в чём… Я не представился? Следователь. Аникеев Виктор Игнатьевич. Родственники по отчеству. Дело вот в чём…

Стол перед следователем был пуст, следователь широк в плечах, с кулаками, годными лупить боксёрские груши или людей, — что он, верно, и делал, так как костяшки были в ссадинах. На рубашке тёмного цвета ремень с кобурой под мышкой, вроде бы от ПМ. Лицо выбрито плохо, губы кривятся. Увидев, что дверь открыта, следователь, вскочив, прикрыл её и начал вновь вертеть ручку.

— Виктор Игнатьевич, меня дочь ждёт, — начал Девяткин. — Каждый урок её дорог.

— Вот! — Следователь опять вскочил, подбежал к окну и остановился, держа руки в карманах. — В том «Форде» дочь?

— Да.

— Не простой «Форд».

— «Форд» не простой, — признал Девяткин.

— А, Пётр Игнатьевич, что за девушка там?

— Допрос?

— Пётр Игнатьевич! — крикнул следователь. — Я ещё допрашивать вас не начал! Если начну — вмиг вникнете, что допрос. Я — джентльменски… Спрашиваю, есть причина… — Следователь шагнул ему за спину. — Где живёте?

— Здесь.

— Прописаны в Москве?

— Да.

— Ездил я к вам вчера. Не зашёл, Думаете, мы хамы? А хам, видя тёмные окна, и не зашёл… Походил вокруг — там ещё роют канаву, — и укатил… Дом не то чтоб очень, но миллион баксов, так?

— Да.

— И что ж вы, живя здесь, мучаетесь в пробках, ездя на работу в банк? Мучаетесь ведь? Зачем? Чем выгодно вам жить здесь? Но я не то спросил… Я спрошу, Пётр Игнатьевич, не показалось ли вам что-нибудь за последнюю пару дней странным в здешних благословенных кущах?

— Здесь каждый день странен, — сказал Девяткин. — Здесь территория власти с прочими вытекающими.

— Наплевать, — склонился следователь, — что вы видели, как Тату здесь били Муму и с кем думский деятель мылся в бане. Наплевать. А вот особое, сногсшибательное? А? Вспомнили?

— Шар воздушный опустился… — хмыкнул Девяткин, и вдруг подавленность превратилась в ярость, — может быть, оттого, что следователь за спиной смотрел ему в темя. — Слушайте, — сказал он, вставая. — Вы не Порфирий Петрович, вам не идут психологические козни, а я не Раскольников, если вы так решили. Либо вы сообщаете, почему я здесь, либо звоню адвокату… — Он вынул сотовый.

— Понял, Пётр Игнатьевич! — Следователь погрузился в своё кресло и катался в нём на роликах от стены к столу. — Спрашиваю по-джентльменски, вы мне объясните, а то я не врубаюсь. Вы, Пётр Игнатьевич, член семьи самых влиятельных олигархов, ваша жена — красавица… Да, мы знаем всё! Мы такие! Вы мне скажите, я не врубаюсь: вам мало богатств? Дворцов, этих ваших VIP-клубов, всяких там «мерсов», женщин? Что ж вы… Что ж вы везде этих женщин, даже и на дороге, а? Вы ведь можете и в VIP-клубе, в апартаментах?

— Чёрт… До свидания! — и Девяткин шагнул прочь.

— Вы, что, не знаете?! — кричал следователь. — Скажете — вас ведь, кажется, дочь ждёт — и отправляйтесь к ней! Так — нельзя! Нужно пропуск вам подписать! — Видя, что вызванный остановился у двери, следователь стих. — Плюнем, Пётр Игнатьевич, на Порфирия, у нас в штате такого нет… Но есть пиплы, им мало красивых жён. Им мало апартаментов, где в час двести баксов. Это им как оскомина, это им не в струю, привыкли. Значит, от скуки, для обострения, они ездят по дорогам в машинах и ловят девочек. Некоторые ловят перепихнуться для разнообразия. Это ведь по дороге, вроде промежду дел, удобно, время не пропадает. Есть также пиплы, этим перепих — не то, им с девочкой покурить бы травки, повеселиться да приручить, чтоб она на дороге его одного ждала, а он — нынче мимо, завтра облагодетельствует. Есть пиплы, что её трахнут, а после думают: шлюшка их осквернила, теперь шантажировать может. Или станут с женой гулять, а шлюшка навстречу: здравствуй, мол. Или есть пиплы, что думают — как после меня шлюшка может ещё с кем-то быть? Всякие есть людишки, верьте! И вот такие ют шлюшку… чирк!

— Я, что ж, убил?

— Кого, Пётр Игнатьевич? Подскажите! — дёрнулся следователь. — Где? Когда? Мы сидим, не знаем!

Девяткина затопил страх. Виновен он не был. Но даже заяц, гонимый псом, дрожит в страхе. Он знал, что нужно быть честным. Вопрос: до каких границ? Что им известно? Кто мог сказать им? Это ему ко всем прочим напастям незачем. Получается, только он виноват во всём: клерк, не верный престижной жене. Им наплевать, что на самом деле было! Рука его на ногах погибшей — вот повод к толкованию… Но он руку держал на ногах на трассе — кто мог увидеть? Он вспомнил, что сегодня дочь, а вчера тесть намекали, что видели… Дочь сказала: «Деда не тормозят» и «Пап, а вчера ты… ну, когда ехал… мы тоже ехали»… Стёкла на «Форде» без тонировки, «Форд», пускай джип, меньше джипового «мерса» тестя. Так что им, сверху, было бы видно… Что видно,